- Ингвар! – раздраженно перебил его старший Штольц и торопливо заговорил. – Бери господина стражника в кузов. Я тоже с Ингваром поеду, ваш автоматон лучше не перегружать.

Отец взобрался в седло и бережно потянул рычаги. Пусть и с неприятным клацаньем, но автоматон ожил.

- Вы молодец, Ингвар! – радостно крикнул отец, выводя автоматон на дорогу.

«Для этого плебея у отца похвала нашлась, не то что для родного сына. Да если бы не здешняя дорога, паро-конь бы и шагу не прошел!» – глядя на шумно припадающего на переднюю ногу и то и дело брызгающего кипятком автоматон, скривился Митя.

- Я так понимаю, с Ингваром ты тоже не поладил? – скрежещущий отцовский автоматон поравнялся с Митиным. – Да что с тобой такое? Солнышко светит, мы выжили… а могли ведь остаться тут, как те двое несчастных…

«И тоже потом восстать?» - мелькнула мысль, но Митя только тряхнул головой, отгоняя: даже думать об этом было омерзительно – до тошноты, до ледяной ломоты в костях.

- Если уж вы сами понимаете, что тут опасно, отпустили бы меня в Петербург, к бабушке. – сквозь зубы процедил он.

- Бросишь меня? За бабкину юбку прятаться побежишь? – помрачнел отец.

- Я думал, вы сами хотите защитить своего единственного ребенка. – сладко протянул Митя.

- Какой ты ребенок! Шестнадцать скоро, дед твой покойный в этом возрасте уж в сторожах ходил, а к семнадцати околоточным надзирателем стал. Времена тогда, конечно, другие были, ну да какая разница! Неужели тебе самому не интересно, кто за всеми здешними делами стоит?

- Совершенно не интересно. – равнодушно бросил Митя и злорадно подумал: «Тем паче, что я-то знаю… а не скажу! И плевать, что это глупо! А постоянно сына попрекать, теперь вот тем, что я не околоточный – это хорошо? Сами докапывайтесь!» - Мне сейчас только одно интересно – я со всех окрестных помещиков сорочки переношу, пока мы багаж со станции получим? Может, уж проще сразу новых из Петербурга заказать, все быстрее станет? – и ускорил паро-коня, стремительно обгоняя искалеченную машину отца.

- Только о тряпках и думаешь, чисто девица! – крикнул тот вслед, но Митя уже умчался вперед.

Пугнул каурого урядника, обогнал паро-телегу, мстительно швыряя пыль из-под копыт в лицо Ингвару. И понесся дальше клацающей механической рысью. Дорога поднималась в гору, Митя бросил паро-коня вперед, взлетел на пригорок – и рванул рычаг автоматона так резко, что чуть не вылетел из седла.

- Что? – каким образом отец на своем покореженном паро-коне оказался рядом, обогнав остальных, Митя не знал и не интересовался. Он только поднял руку, указывая вперед, но отец уже и сам видел.

Впереди был перекресток – дорога, по которой они ехали, встречалась с другой, поуже, но такой же гладкой и ухоженной во всем… кроме перегородившей ее разбитой телеги. Обыкновенной, не паровой. Борта телеги выломали, так что во все стороны торчали острые щепы. Оглобли, совершенно пустые, были искорежены и висели лохмотьями, будто их погрыз гигантский кролик. И никого – ни возницы, ни лошадей. Только странно знакомые ящики и баулы вывалены в дорожную пыль.

Не дожидаясь отца, Митя тронул автоматон и подъехал к телеге. Большинство коробок было вскрыто – не ножом, а будто их когтями рвали или грызли. У тележного колеса натекла темная лужа. Над ней, сыто звеня, кружили мухи. Земля вокруг была так взрыта, что не поймешь, кто тут топтался. Только у края лужи четко отпечаталась босая ступня – детская.

- Да… - сказал подъехавший сзади отец. Молчаливые Ингвар с братом стояли у него за спиной – им явно было не по себе. Урядника и вовсе не было видно. – Да… - отец нагнулся к распотрошённой коробке – и вытащил из нее завернутую в солому паровую яйцеварку. Следом выпала механическая кофемолка с отломанной ручкой. – Это наши вещи. Я просил начальника станции, чтоб он при первой же оказии отправил. Сдается, это она и была. – он наклонился над другим ящиком – и зло хмыкнул, глядя на осколки стекла и обломки проволоки. – Оборудование, что я привез из питерского департамента, вчистую разломано! Ящик с книгами и амулетами тоже.

Митя выпрыгнул из седла и бросился к громадному дорожному сундуку, больше похожему на шкаф. Рванул крышку – безжалостно, с мясом выдранные замки только жалко клацнули. Крышка отлетела в сторону, открывая отделанное кожей нутро – с вешалками для сюртуков и брюк, и ящиками для белья. Митя замер.

Все его сюртуки были безжалостно иссечены: без рукавов, с раскромсанными полами и изувеченными воротниками. Панталоны разрублены пополам – будто их растягивали, а потом рубили шашкой, одни за другими. Митя дернул ящик с сорочками – ременная ручка осталась у него в руке. Рыча и обламывая ногти, он потянул ящик на себя… и под ноги ему посыпались мелко посеченные белые лоскуты.

- Эта была французская. - сжимая в кулаке откромсанный с чудовищной яростью манжет, прошептал он. – Лионский шелк. - и вдруг издал протяжный, вибрирующий смешок.

Отец и Штольцы поглядели на него с одинаковой брезгливой жалостью, кажется, принимая смех за истерику. А Митя уже хохотал в голос – потому что теперь он знал не только про Остапа Степановича, который стоял за разгулом навий в окрестностях, и за убийством путейца с сыном, наверняка, тоже. Он знал и тех, кто стоит за самим Остапом Степановичем!

Был только один человек, способный не тронуть дорогую домашнюю машинерию, но уничтожить полицейское оборудование… и искромсать Митины бесценные сорочки. Алешка Лаппо-Данилевский, вот кто! Наверняка не сам, а по указу своего папеньки. Точнее, отцовские вещи – по отцовскому указу, а Митины – по велению собственной завистливой душонки!

Одного только Митя понять не мог – для чего им все это надо?

Зависть – сильное чувство. Шершавое такое, ворочается в груди, по сердцу проходится металлической теркой, под ребрами ковыряется. Ну почему? Митя снова завертел головой, разглядывая аккуратные поля, то окопанные канавой, то обсаженные кустарником. Рядом с одним Митя не выдержал, остановился: на нем то и дело звучно щелкало металлическое реле, с тугим гулом включался паровой насос – и вода рассыпалась маревом брызг над выстроившимися, точно солдаты на плацу, ростками. Нет, у дядюшки Белозерского супруга из внучек Даны-Водной, так она тоже в засушливые годы умудрялась родники прямо к полям выводить – но тут–то никакой Кровной Силы, чистейшая паровая механика! Кое где меж полей виднелись новехонькие, по-германски аккуратные домики с палисадниками – одинаковые, будто горошины из одного стручка. И от всего этого создавалось впечатление, что они каким-то чудом перенеслись в окрестности Берлина или Бонна. Ну и почему здесь живет убогий Ингвар, а он, Митя вынужден ютиться в запущенном и обобранном имении, вокруг которого еще и дела какие-то странные творятся?

На миг Митя подумал, что он даже понимает Алексея: если при виде Митиных рубашек у того также пекло в груди. Митя тряхнул головой: да знал бы младший Лаппо-Данилевский сколько на каждую вещь из Митиного гардероба сил положено! Сколько ссор с отцом, сколько умильных улыбок бабушке, сколько выгадываний из собственных карманных денег и постыдной, приказчицкой прямо, экономии на всем – и так на каждую сорочку, каждую пару перчаток или модный жилет. Каждый дюйм шерстяного с шелком камлота или тонкого батиста кровавым потом полит, а этот… тварь, хуже нава, ножом их рубить? Ну ничего, любезный Алексей Иванович, сочтемся – и с вами, и с батюшкой вашим! Отольются вам… покромсанные манжеты да отпоротые пуговицы.