– Ты выйдешь за меня?

Франсис промолчал. Он молчал целую вечность. Или мне просто так показалось. Потом на его лице отразилось замешательство. Потом он увидел кольцо. Потом на глазах у него выступили слезы.

Потом он, наконец набравшись сил, произнес:

– Да! Конечно!

Мы оба сочли само собой разумеющимся, что свадьба будет тихой. К официальному заключению союза нашей паре почти сравнялось бы двадцать семь лет, поэтому бракосочетание вряд ли можно было счесть новостью для друзей или родственников. К тому же поправки в закон должны были вступить в силу 21 декабря 2005 года (а мы сошлись на идее пожениться в первый же день, если будет такая возможность). Погода наверняка будет ужасной, всех вокруг поглотит предрождественская лихорадка. Поэтому мы просто заедем в отдел регистрации актов гражданского состояния в компании единственного свидетеля, подпишем документы – и через несколько минут уже будем пить чай дома.

Затем выступавший по местному телевидению священник отпустил несколько пренебрежительных комментариев о гражданских партнерствах. Франсис, посмотрев вечерние новости, отпустил несколько не менее пренебрежительных комментариев о самом священнике. Но даже тогда наше намерение пожениться тихо не пошатнулось бы, если бы не последующие (и транслируемые государственными каналами) яростные нападки других служителей церкви на саму идею приравнять однополые браки к традиционной женитьбе да и в целом на попытку признать их законными.

– Остался всего один пережиток Истеблишмента, выступающий против нас, и это церковь! – объяснял Франсис нашему другу Винни. Накануне он сказал мне буквально то же самое.

– А ты точно все правильно понял? Помнишь, как у меня вышло с той девушкой: я-то не сомневался, что она меня хочет.

– Тебе еще повезло, что она в суд не подала!

– Но это несправедливо! Каждый раз, когда мы виделись, она мне улыбалась, смотрела на меня и спрашивала, как дела. Легко ошибиться.

– Винни, она тебе зубы лечила! Она стоматолог!

– Ну и что…

К тому моменту мы были знакомы с Винни уже несколько лет, и он все больше и больше напоминал бродячего кота. Приходил в гости, напрашивался на чашку чая, а потом, как правило, засыпал на диване. Потом, выспавшись, вставал и уходил. Винни гулял сам по себе. Самое глубокое наше знакомство с его характером выпало на вечер, когда мы узнали, что он хотел бы быть роботом и жить уединенно в центре Дартмура. Музыка, которая ему нравилась, напоминала вопли раздираемой на части гиены.

– Видишь ли, Винни, – вмешался я, – у церковников пара тысячелетий практики в преследовании геев, поэтому сейчас они вряд ли откажутся от дела, с которым так хорошо справляются. Теперь их загнали в угол, они теряют власть над людьми и становятся еще опаснее.

Я следил за тем, что происходило в последние несколько месяцев, и с каждым днем вероятность принятия поправок росла. Но мне не нравилось то, что я видел. Казалось, церковь пытается затравить государство. Я попытался объяснить ее действия.

– Церковь действует расчетливо. Сейчас она пытается вызвать протест против гражданских союзов, потому что отчаялась остановить признание однополых браков. Именно поэтому многие священники позволяют себе переходить на личности и гнусно отзываться о таких, как мы с Франсисом. Мы, сами того не желая, стали символом. Если общество однажды позволит геям законно использовать термин «брак», как традиционным парам, – значит, мерзость победила, мы стали частью Истеблишмента, а все эти злобные религиозные фанатики впервые окажутся по другую сторону. Они должны остановить нас.

– Я уже говорил, что у меня до сих пор синяк?

– Что?

– Он почернел. И я не знаю, идти ли к врачу.

– Ты три дня назад споткнулся. Синяки чернеют, это нормально.

– Ну и что…

После того, как он ушел, мы провели инвентаризацию фактов. Франсиса никогда не привлекало внимание публики. Не привлекало и сейчас. Однако его нежелание выступать в роли смиренной жертвы оказалось сильнее стремления остаться незамеченным. Скотты-Морганы не склоняются перед теми, кто пытается их запугать. Так было всегда. Он хотел бороться.

– Речь уже не только о нас. Это касается всех пар, которым повезло меньше, которые не настолько сильны, которые не чувствуют в себе достаточно уверенности, чтобы противостоять нападкам. Мы должны стать символом. Должны показать: надежда есть. Создать резонанс!

Однако потенциальный резонанс события резко увеличился в тот момент, когда нас выбрали первыми в первый день. Потом прекрасные люди в местном отделе регистрации гражданских состояний предложили изменить правила и провести церемонию в огромной бальной зале в особняке, построенном по образу Версаля. Как следствие, нам срочно понадобилась минимум сотня гостей, иначе какой смысл в такой громадине. Энтони не мог приехать – получил должность директора оперного театра в Америке (жаль, но мы не удивились: он всегда твердил, что займется именно этим), однако все больше друзей и родственников обещало прийти.

Потом избранный мэр Торки предложил себя на роль одного из свидетелей. Церемониальный мэр, в полном церемониальном облачении, – на роль второго (он к тому же хотел привести супругу). Председательница совета Торбей тоже изъявила желание быть свидетельницей. Главный регистратор согласился, с учетом обстоятельств, изменить протокол и разрешить присутствие троих свидетелей, а не регламентированных двоих. Тут в дело включилась местная пресса. Потом – радио ВВС. Потом – ITV News. Потом – BBC Television News.

В этот момент меня посетило острое желание в общих чертах записать ход ожидавшей нас церемонии, которая все сильнее усложнялась с каждым днем. Десять страниц с одинарным интервалом приблизили меня к ее началу. Оставалась одна нерешенная проблема: как мы с Франсисом попадем в зал.

– Я не пойду жениться в присутствии всех этих людей!

Он уже пару месяцев отказывался наотрез. И еще целый месяц был непоколебим. А потом, выбирая песни, которые могли бы звучать в начале, я поставил ему «Love Changes Everything» Майкла Болла.

– Ну наконец-то нашлось под что идти с тобой под венец!

В приглашениях было ясно сказано: «Ваше присутствие – лучший подарок», но вечером накануне торжества друзья устроили нам чудесный ужин в «Гранд Отеле», где когда-то провела медовый месяц Агата Кристи. Они пригласили нас выйти на террасу с видом на бухту и посчитать от десяти до нуля. Стоило отсчету закончиться, как в небе вспыхнуло разом множество фейерверков, озаривших все вокруг. Салют продолжался десять минут и навсегда остался в моей памяти.

На следующее утро больше семидесяти наших друзей со всего мира заняли свои места на торжестве ровно в восемь утра. К ним присоединилось более тридцати человек родственников – четыре поколения, старших и младших представителей которых разделяло почти восемьдесят лет.

Единственными представителями моей семьи в большом зале особняка Олдуэй были родители. Впрочем, я никого больше и не приглашал. За эти годы мама прошла путь от яростно верующей до яростной атеистки (в разные периоды она последовательно успела побывать частично верующей, гуманисткой и частично атеисткой) и теперь придерживалась взглядов, прямо противоположных тем, которые высказывала в начале наших отношений с Франсисом.