Вскоре после этого фраза про идеальную картинку и стала бессмертной. Стоило перейти на крупный план, как я застрял в кофте. Мои помощники прекрасно знали, что их снимают, а потому героически продолжали бороться. Мэтт под шумок подобрался еще ближе. Происходящее все больше увлекало его, и, решив поддержать нас в неравной битве, он сказал: «Не беспокойтесь, картинка отличная!»

Забыв, что это не прямой эфир, мои помощники старались держаться как можно естественнее – и, очевидно, пытаясь сохранить лицо, инстинктивно начали тянуть сильнее. Намного сильнее. Рукав, запутавшийся где-то между моей левой подмышкой и лопаткой, завязался в невозможный узел. Невозможный – потому что зацепиться там было абсолютно не за что. Такого никогда не было раньше. И после этого не случалось ни разу – только в день съемки.

Точнее, во время третьего дубля. Именно тогда я впервые озвучил очевидную истину: Мэтт обладал особым влиянием на мироздание. Вооружившись камерой, он становился силой, способной одолеть закон Мёрфи и даже закон Сода[15]. Стоило ему начать запись, как статистические вероятности скручивались в воронку, а рутинные действия немедленно превращались в увлекательно запутанные сцены. Мы называли такие моменты «минутками Мэтта».

Еще через пару месяцев я обнаружил: ему даже необязательно присутствовать при таких эпизодах. Похоже, он изменил наши жизни навсегда и «минутки Мэтта» продолжали то и дело повторяться. Я подозревал, что со временем ничего уже не изменится. Оставалось надеяться, что вместо раздражения или отчаяния я буду в такие моменты спокойно улыбаться, вспоминая одобрительное: «Не беспокойтесь, картинка отличная!»

А потом Мэтт погиб. Это случилось между Рождеством и Новым годом. Дурацкий несчастный случай: он поскользнулся и упал с крыши. Мэтту тогда едва исполнилось сорок, и вся его семья была раздавлена случившимся. Мы понимали, как сильно нам его будет не хватать. Именно Мэтту, его ободрению и его продюсерскому таланту мы были обязаны тем, что съемка документального фильма стала настолько приятным опытом.

Волею некоего космического совпадения он еще раз вышел с нами на связь – то ли из комы, то ли уже из небытия. Не прошло и нескольких минут с момента его смерти, как в дверь позвонили и почтальон протянул нам небольшую посылку. Внутри оказалась книга про киборгов – его подарок нам на Рождество. На первой странице было написано:

Теперь я работал по семь дней в неделю, усерднее и дольше, чем на любом этапе своей карьеры, думая: у меня еще будет время отдохнуть, время, когда я только и смогу, что отдыхать. Но это не помогало. После смерти Мэтта все планы начали рушиться как карточный домик.

Все началось с синтезатора речи. Я провел тридцать часов в студии, и эти записи должны были идеально подойти для будущей технологии создания эмоциональных реплик (именно поэтому мы и выбрали «глубокую нейросеть»), однако, как решили мы с представителями CereProc, был еще один способ, который в краткосрочной перспективе мог дать мне голос получше.

Проблема заключалась в том, что способ «отдельных элементов» потребовал бы еще тридцати часов записи, но я постепенно терял голос, а Оуэн неожиданно сообщил: студии придется закрыться, поскольку здание и участок проданы разработчикам, и до этого момента нам никак не найти свободного времени. Ну и вишенка на торте: компания, программное обеспечение которой я собирался использовать для отслеживания движений глаз, необходимых для записи слов в синтезатор речи, отказалась от небольшого обновления системы, без которого я не смог бы выражать эмоции. «Для этой услуги нет подходящего рынка», – пояснили они. Я увидел в этом оправдании самосбывающееся пророчество.

А ведь были еще и симптомы бокового амиотрофического склероза. Даже Винни уже не мог оспаривать мое медленное разрушение. Я печатал вслепую с одиннадцати лет, но теперь терял по пальцу в неделю: сначала правый мизинец, потом – остальные пальцы, до большого. Оставалось только колотить по клавиатуре несколькими нечувствительными придатками на левой руке. Есть сам я больше не мог, и почетная обязанность кормить меня легла на Франсиса. Прекрасный дыхательный аппарат с ротовым мундштуком, который Джон получил для меня у Национальной системы здравоохранения, стал не так уж и хорош, когда оказалось, что мои мышцы отказывают в немного необычном порядке. Франсис чувствовал все больше ответственности: он должен был обеспечить мне достойный уход, но не мог найти подходящих кандидатов в сиделки.

А потом я простудился. Это нельзя было даже назвать простудой. Когда-то я бы проглотил пару таблеток парацетамола, выступил с большим докладом и понял, что болен, только заслышав в собственном голосе легкую соблазнительную хрипотцу, порожденную осевшей на связках мокротой. Сейчас болезнь едва не убила меня. Причем неоднократно.

В первый раз я проснулся от глубокого сна, уже чувствуя нарастающую панику и не в силах сделать вдох. На мне была неинвазивная кислородная маска, которая по ночам помогала вталкивать воздух в легкие и выталкивать его оттуда. Теперь она работала против меня. Ощущения были такие же, как и в прошлые эпизоды удушья, только теперь я никак не мог между приступами кашля втянуть хоть немного воздуха: маска в этот момент вытягивала его. Вместо судорожных вдохов, сопровождающих стридор, у меня в горле вымученно клокотало, как у человека, которого душат. Руки уже не слушались, и сорвать маску я не мог. Не мог и схватить кувшин с водой. Постепенно я начал отключаться.

Франсис проснулся, услышав мои мучения, и спас меня. И так повторялось снова и снова – около двадцати раз за следующие две недели. Печальный период в жизни, но именно он заставил меня задуматься. В Великобритании трахеостомию с целью продлить жизнь делает только 1 % больных БАС. При этом самая распространенная причина их смерти – аспирационная пневмония: слюна или остатки пищи попадают в трахею и приводят к потенциально летальному воспалению. Так почему бы не изолировать мою трахею от задней стенки горла, чтобы в легкие уже никогда не попало ничего лишнего? Такая операция называется полной ларингэктомией, обычно ее делают пациентам с раком горла. Она подразумевает извлечение дыхательного горла (голосового аппарата), так что я уже не смогу говорить без синтезатора. Но, если мои рассуждения верны, потеряв голос, я смогу повысить свои шансы на долгую жизнь как киборга. Проблемой было убедить хирурга провести операцию на здоровой гортани.

После этого я впервые с момента смерти Мэтта почувствовал в себе силы противостоять судьбе. Так и вышло: на нашу с Франсисом сороковую годовщину вместе я устроил себе первый за три месяца выходной, мы провели чудесный день с семьей и друзьями, а карточный домик перестал рассыпаться и начал складываться снова. Наш племянник Эндрю, который жил в соседнем доме, решил бросить работу в аэропорту, отказаться от VIP-клиентов и вместо этого посвятить себя нелегкому делу присмотра за потенциальным Питером 2.0. Я не тянул на VIP-клиента, но оказалось, что Эндрю справляется отлично, и вскоре он стал незаменимым протезом для моих отказывающих конечностей.