В 1819 году Адмиралтейство поручило Франклину возглавить экспедицию по неисследованным районам северо-западной Канады. Через два года после отправления из Великобритании зима застала небольшую группу путешественников посреди тундры. Безжизненные пространства были таких размеров, что они окрестили их Пустошами. Под этим названием мы и знаем эти районы до сих пор. У них закончились продукты. Дичи попадалось очень мало, в результате чего Франклину и его людям пришлось питаться мохом, который они соскребали с камней, опаленными на огне оленьими шкурами, найденными в тундре костями животных, кожей собственных ботинок и в конечном итоге плотью своих товарищей. До завершения этого тяжелого испытания по меньшей мере два человека были убиты и съедены, подозреваемый в убийстве был без лишних проволочек казнен, а еще восемь участников экспедиции погибли от болезней и голода. Франклина и самого от смерти отделяла всего пара дней, когда его и других выживших спасла группа метисов.

Как говорят, современники считали приветливого и обходительного викторианского джентльмена Франклина добродушным бахвалом, упрямым неумехой с наивными идеалами маленького ребенка и абсолютным нежеланием приобретать навыки, необходимые для выживания в условиях дикой природы. Он был удручающе неподготовлен к руководству арктической экспедицией и по возвращении в Англию получил прозвище «Человек, съевший свои ботинки», но произносилось оно гораздо чаще с благоговейным трепетом, нежели чем с издевкой. Его объявили национальным героем, Адмиралтейство произвело его в капитаны, ему заплатили кругленькую сумму за написание книги о пережитых испытаниях, а в 1825 году назначили руководителем второй арктической экспедиции.

Это путешествие прошло практически без приключений, но в 1845 году, лелея надежду найти, в конце концов, легендарный Северо-Западный проход, Франклин совершил большую ошибку и в третий раз вернулся в Арктику. Больше ни от него, ни от 148 людей, находившихся под его командованием, никаких вестей не поступало. Свидетельства, добытые в ходе сорока с лишним экспедиций, отправленных на их поиски, в конечном счете показали, что все они умерли в невыносимых мучениях от цинги и голода.

Когда было обнаружено тело Маккэндлесса, парня стали сравнивать с Франклином не только из-за того, что оба погибли от голода, но еще и потому, что в них видели людей с недостатком смиренномудрия, их обоих обвиняли в отсутствии уважения к природе. Через сто лет после смерти Франклина выдающийся полярный исследователь Вильялмур Стефанссон отметил, что английский путешественник даже не позаботился изучить навыки выживания, практикуя которые индейцы и эскимосы «поколениями процветают, воспитывают детей и заботятся о своих стариках» в тех же самых жесточайших условиях, которые оказались гибельными для Франклина. (Надо отметить, что Стефанссон предпочел умолчать о том, что голодная смерть в этих северных широтах настигала и великое множество индейцев с эскимосами.)

Тем не менее, у Маккэндлесса гордыня и самонадеянность были совершенно другого сорта. Франклин видел в природе противника, который неминуемо капитулирует под натиском грубой силы, влиянием благородного происхождения и викторианской дисциплины. Вместо того чтобы жить в согласии с землей, вместо того чтобы брать у нее все, что необходимо для выживания, как это делают местные жители, он попытался отгородиться от северной природы совершенно неподходящими для этого традициями и орудиями войны. Маккэндлесс, в свою очередь, ударился в другую крайность. Он сделал попытку жить исключительно дарами природы… и при этом не удосужился заранее овладеть всем арсеналом необходимых для выживания средств и навыков.

Тем не менее, корить Маккэндлесса за неподготовленность – это значит не видеть главного. Он был молод и зелен, он переоценил свои силы, но он был достаточно подготовлен, чтобы прожить шестнадцать недель, не имея при себе практически ничего, кроме собственных мозгов и пяти килограммов риса. Мало того, отправляясь в аляскинскую глушь, он отдавал себе отчет, что у него почти нет права на ошибку. Он совершенно четко осознавал, что поставлено на кон.

В тяге молодого человека к приключениям, кажущимся людям постарше абсолютно безрассудными, нет ничего необычного. Рискованное поведение в нашей культуре, равно как и в большинстве прочих, является своеобразным обрядом инициации. В опасности всегда было что-то притягательное. В основном именно по этой причине многие тинейджеры слишком быстро гоняют на машинах, слишком много пьют и злоупотребляют наркотиками. Именно по этой причине государству всегда так нетрудно набирать среди молодых людей добровольцев и отправлять их на войну. В действительности юношеское безрассудное поведение вполне обоснованно можно считать зашитым в наших генах инструментом эволюционной адаптации. Маккэндлесс всего-навсего по-своему довел это стремление к риску до логического предела.

Он чувствовал потребность испытать себя, причем способами, как он любил говорить, «значимыми». У него были великие (многие даже скажут, грандиозные) духовные амбиции. Моральный абсолютизм, на котором базировались убеждения Маккэндлесса, не позволял ему считать испытание с гарантированным положительным исходом испытанием вообще.

Естественно, тяга к опасным приключениям свойственна не только молодым. Джона Мьюра помнят в основном как несгибаемого борца за сохранение природы и отца-основателя «Сьерра-Клуба», но, помимо всего этого, он был еще и отважным путешественником, бесстрашным покорителем скал, ледников и водопадов, в чьем самом известном очерке приводится захватывающее описание случая, когда он чуть не сорвался с высоты и не разбился насмерть, взбираясь на калифорнийскую гору Риттер в 1872 году. В другом своем очерке Мьюр восторженно рассказывает, как, будучи в Сьеррах, по собственному почину пересиживал жестокий ураган на верхушке тридцатиметровой калифорнийской пихты:

Никогда доселе я не испытывал такой высочайшей радости от движения. Тонкие вершины деревьев со свистом плясали в необузданных потоках воздуха, гнулись и метались туда и обратно, кружили снова и снова, чертя неописуемые комбинации вертикальных и горизонтальных кривых, а я напряжением всех мышц льнул к стволу, словно маленькая птичка к тростниковому стеблю.

В тот момент ему было тридцать шесть лет от роду. Можно догадаться, что Мьюр не счел бы Маккэндлесса чересчур странным или непонятным человеком.

Даже степенный и чопорный Торо, прославившийся своим заявлением, что он достаточно напутешествовался, хорошенько поездив по Конкорду, поддался соблазну посетить жутковатую глушь штата Мэн девятнадцатого столетия, а также взобраться на гору Катадин. Восхождение на «дикие и ужасные, но, тем не менее, прекрасные» склоны этого пика шокировало и напугало его, но, вместе с тем, и наполнило головокружительным благоговением. Волнение, которое он испытал на гранитных высотах Катадин, вдохновило его на написание самых сильных текстов и коренным образом изменило его отношение к земле в ее исходном, неприрученном состоянии.

В отличие от Мьюра и Торо, Маккэндлесс ушел в глушь в основном не для того, чтобы поразмыслить о природе окружающего его большого мира, а, скорее, для того, чтобы исследовать внутреннее пространство своей собственной души. Тем не менее, в самом скором времени он пришел к открытию, которое до него уже сделали и Мьюр, и Торо: длительное пребывание в условиях дикой природы неизбежно направляет внимание человека не столько вовнутрь его существа, сколько вовне, а жить только тем, что может дать земля, невозможно, не добившись от себя загодя, одновременно и досконального понимания, и мощной эмоциональной связи с землей и всеми ее богатствами.