А три года назад я вернулся в Матриандир. Хотел погостить в Восточных Землях. Взглянуть на мать, сестру. Узнать, как сложилась их жизнь. Но взглянуть издалека, не выдавая своего присутствия. Понимаете?

Теор говорил, не глядя на меня, рассказывая все в окружавшую нас серую пустоту. Я по-прежнему не понимал, как эта история связана с местом, где мы оказались, но покорно слушал и лишь изредка поглядывал по сторонам – видел, как в отдалении проступают темные прямоугольные силуэты, чем-то напоминавшие дверные проемы. Всматривался, однако не мог различить деталей. На всякий случай поднял меч. Тихо вложил его в ножны. Так и стоял на коленях. Ноги немели на холодной земле.

– Понимаете? – вновь спросил Теор, будто не был уверен, что я его слушаю.

– Понимаю. – Голос после длительного молчания сбился на кашель. Прокашлявшись, я сказал тверже: – Понимаю. – Эта твердость отчасти приободрила меня.

Я жив. Это главное. Значит, еще смогу что-то изменить. Нужно только дождаться верного момента.

– Да… Я тешил себя надеждой увидеть счастливую семью, – продолжил Теор.

Он теперь расхаживал передо мной, заложив руки за спину.

Черные пряди волос выбились Теору на лицо, однако он не торопился их убирать. На поясе неизменно висели скрученные петли хлястника. В поведении Теора ничего не осталось от того задора, с которым он паясничал при нашем знакомстве и при долгой дороге из Багульдина. Теперь неизменная улыбчивость и выспренность казались наигранными, призванными скрыть настоящего Теора – того, каким он предстал передо мной в комнате Нитоса: уставшего, потрепанного и все же сосредоточенного на достижении своей цели.

– Думал, что увижу их счастливыми. Пойму, что они простили меня, и тогда выйду к ним навстречу. Раскрою объятия. Обниму. Вернусь в семью, из которой сам себя вырвал.

Надежда крепко жила во мне и в какой-то момент подменила остальные чувства… Я ведь понимаю Эрина. Понимаю, почему он там, в Багульдине, ходил к своему сумеречному дому, почему с такой жаждой смотрел на мир, которого у него нет. Почему так боялся отца и тяготился собственным бессилием хоть как-то изменить жизнь…

И вот я увидел Леану. Подстерег ее возле дома. Оделся так, чтобы она не узнала меня. Даже нацепил широкополую шляпу. Меня это тогда позабавило. Я заприметил маму издалека и едва сдержал смех. Представил, как она испугается, когда на ее пути встанет высокий незнакомец, вооруженный боевым кнутом. И как удивится, увидев, чье лицо прячется под этой глупой шляпой, которую впору носить овчару или пустынному водоносу.

Но я так и не снял шляпу. Не показал себя.

Леана… Мама постарела. Да что там постарела. Превратилась в хмельную старуху с поседевшими волосами. Я едва признал ее. Мама ходила по тем же тавернам и хмельным розвальням, что и отец. Ее зубы давно позеленели от наэрлы. Руки тряслись. Темные нестриженые ногти. Заплывшее лицо. Несколько шрамов на подбородке.

Я и не знал, что боль бывает такой глубокой, всеохватывающей. Даже годы, проведенные с отцом, не принесли мне столько страданий, как то первое мгновение, когда я увидел Леану.

Торговой лавкой теперь заправляла Ильна. Маленькая сестренка до времени повзрослела. Я так и не поговорил с ней. Не решился назвать свое имя. Только зашел к ней в Яблоневый сад. Боялся и одновременно надеялся, что сестра узнает меня, ведь я был во многом похож на Илиуса. Не узнала. Суровое, сосредоточенное лицо. Самостоятельная, решительная, красивая. Тогда я убедился в правильности своего поступка.

А вот уехать из Матриандира не смог. Ходил издали наблюдать за Ильной и там, под Цветочным куполом, познакомился с Миккой. Она работала в цветочной лавке. Простая женщина, на четыре года старше меня. Мы быстро сблизились, а через три месяца поженились по кровному соглашению – я ни в чем не сомневался, когда подставил сигвару левое плечо.

Я принял Микку такой, какой она была. Бедной, не имеющей представления о кочевой жизни и с восьмилетним сыном-неродком. Все это меня не беспокоило. Знакомство с Миккой казалось возвращением домой. Она сразу стала заботиться обо мне – так, будто мы были близки уже многие годы. Я раньше и не думал, что мне вообще нужна такая забота. Привык к дорожной пыли, к шуму тракта и бесконечной веренице незнакомых людей. А тут впервые смог расслабиться. Микка была мне женой и одновременно с тем матерью. Настоящей матерью, которой, как я тогда понял, у меня никогда не было, ведь Леана всегда слишком много времени и внимания отдавала Илиусу.

Все складывалось хорошо. Я был доволен жизнью. Чувствовал, что ко мне приходит покой. Стал давать представления в богатых домах, как это прежде делал отец. Нанялся младшим наставником в местное артистическое училище. Любил жену, любил сына, которого считал своим. И лишь время от времени в шутку упрекал Микку в том, что для нее мне пришлось отказаться от кочевой жизни, от выступлений в Дортлинде, где я уже был известен как хороший загонщик. Микка предлагала переехать в Дортлинд. В Матриандире ее ничто не держало. Я придумывал глупые отговорки, на деле не желая расставаться с сестрой, пусть и видел ее лишь издалека.

Думал, что так пройдут годы. Присматривал небольшой домик за крепостной линией, возле Тарстного пруда, задумал подписать открытый залог с обеспечением в пятьсот золотых, чтобы открыть в Матриандире свой Красный гон. Соперничать с Дикой ямой я бы не смог, но был уверен, что привлеку не меньше зрителей, чем когда-то привлекал в Дортлинде.

А потом… Я и сам не понял, как это произошло. А когда понял, было поздно.

Мне никак не удавалось подписать открытый залог. Я дважды побывал на приеме у наместника, заручился поддержкой сразу нескольких родовитых семей, но всякий раз что-то мешало осуществить задуманное: отказ занять выбранный участок земли, повышенные требования к надежности клеток, в которых я планировал содержать хищников, нежелание местных загонщиков участвовать в Красном гоне, который они считали западной глупостью. Возможно, кто-то из распорядителей Дикой ямы решил, что я задумал посягнуть на их популярность в Матриандире, хотя это было бы полнейшей глупостью. Не знаю… В любом случае, меня всюду сопровождали неудачи. Любое дело, связанное с Красным гоном или просто с акробатическими аренами, затягивалось, тонуло в коридорах Городского совета.

O том, чтобы приобрести деревянный домик с цветочным садом и тихой оградой[14], не могло быть и речи. Мы по-прежнему ютились в старой линельной конуре – узкой двухэтажной вельнице[15], которыми Северный привратный квартал застроили еще в годы Боргратира.

Вельница осталась Микке от отца-кровельщика и в общем-то была неплохо залатана по сравнению с домами по соседству, но тогда она мне казалась жутким свинарником. Убогая складская комната на первом этаже, там же – очаг с водяным подтоком, спуск в подвальный лéдник, построенный сразу на четыре дома, и амбарный сундук, поставленный через тонкую перегородку от отхожей щели. На второй этаж вела крутая лестница с протертыми лесенками. Она выводила в крохотный коридор, откуда можно было попасть в две комнатушки, одну из которых Микка сдавала приезжим рабочим.