Не знал, сколько времени прошло с тех пор, как погас светильник. Жажды нет. Значит, не так уж много.

Комната Нитоса поглотила меня.

Холодная поверхность земли под спиной. Я лежал. Уснул. Спать здесь – безумие. Значит, сон опрокинулся на меня как наваждение. Я не мог ему сопротивляться.

Браслет стал теплым и пульсировал – совсем как сердце в груди Горсинга.

Горсинг…

Уже второй сон. Предрек то, что еще не произошло, как это было с Дикой ямой? Или показал то, что происходит сейчас? Но ведь я не мог блуждать по этой комнате больше двух суток! В конце концов я бы умер без противоядия Шанни.

– Миа…

Я сразу узнал ее. И только не понимал, как они с Эрзой оказались вдвоем. Где остальные? Погибли? А если живы, то почему не помогли?

Все еще видел, как Горсинг отсекает ей руку. Ударил кулаками по земле. Привстал. Отчаяние и злость обострили чувства. Я хотел помочь Миалинте. Но для начала должен был вырваться из западни, в которую меня завел Теор. Но как? Как выбраться из мрака, лишенного стен и дверей?

– Теор, – тихо позвал я.

Не рассчитывал услышать его голос. Подозревал, что мы с ним уже никогда не встретимся. И все же позвал.

– Я здесь.

Ответ был до того неожиданным, что я опять завалился навзничь. Дернул рукой, надеясь схватить с земли меч, но вместо этого опрокинул светильник.

– Не бойтесь.

Расширил до боли глаза, будто это могло хоть отчасти ослабить мрак.

– Я уж думал, вы меня никогда не услышите. Что с вами было? Вы потеряли сознание? Я шел за вами, кричал вам, но вы не отвечали. А потом вы упали на землю…

– Где ты? – спросил я неуверенно.

– Здесь.

Я увидел его. Теор или кто-то, на него похожий, стоял передо мной. Затаившийся в темноте огромный паук с длинными ногами и руками, с черными распущенными волосами.

Мгновением позже я понял, что мрак высветляется. Не было ни огней, ни кристаллов – никакого освещения, и все же чернота вокруг стала серой.

– Не бойтесь…

Это был Теор. Как и прежде, одетый в цаниобу, расшнурованную на груди так, что можно было рассмотреть черную ткань его костюма.

Я привстал.

Настойчиво всматривался в его лицо. Серое, выцветшее, как и все вокруг.

Ни стен, ни потолка. Теперь комната просматривалась шагов на двадцать во все стороны, но и там ничего не было. Серая пустота, зависшая над сухой, выглаженной землей.

– Где мы? – Я неспешно встал на ноги.

– Послушайте…

– Что происходит? Куда подевалась комната? Где мы?

У меня дрожали руки. Я боялся, что Теор опять исчезнет, что окажется лишь отражением моих страхов или надежд – окажется кем угодно, но только не настоящим Теором. Чувствовал, что нужно торопиться, но окончательно растерялся, не знал, что делать. Вспомнил о Миалинте. Убедил себя, что сон показал мне ближайшее будущее, и готов был завыть от бессилия что-либо изменить. Если б я только знал способ немедленно вырваться из комнаты Нитоса! Сейчас я бы согласился вернуться в ратушу один, без Теора. Кинулся бы к лестнице, затем на первый этаж и дальше – найти Миалинту, предупредить ее.

– Послушайте, мы… – Теор старался говорить спокойно.

– Я не могу зажечь огонь!

Желая подтвердить свои слова, я начал отчаянно бить кресалом о пиритницу. Выронил камень, озлобленно бросился его подбирать. Остался на коленях и вновь ударил по нему кресалом. Торжественно показал Теору, что искр нет.

– Успокойтесь. Для вас тут безопасно.

– Что значит, для меня?

– Просто выслушайте. У нас немного времени. Я должен все объяснить. Теперь… теперь мне нечего скрывать. Просто послушайте… Я все расскажу. От этого многое зависит.

– Что зависит, о чем ты?

– Мне важно, чтобы вы понимали, что тут происходит.

Я растерянно протянул Теору кресало и пиритницу, будто надеясь, что у него-то получится выбить из них искру и запалить светильник, хоть сейчас в этом уже не было необходимости.

«Если сон показывал то, что происходит сейчас, ты бы уже умер без противоядия». – Я вспомнил эту мысль и отчасти успокоился. Значит, у меня еще есть время.

«Постой. В этом нет никакого смысла. Тут нет логики!» Новая волна страха. Опять дрожат руки. «Противоядие нужно принять следующим утром. Ты не мог проспать сутки. Значит, Мию убивают сейчас, в эти мгновения!»

«Нет… Это какая-то глупость. Постой…» Я запутался. Мысли рассыпались, будто песочные. Все факты и наблюдения смешались. Я окончательно заблудился в собственных размышлениях. А все от того, что не знал, где нахожусь и как сюда попал.

Не дожидаясь, пока у меня начнется новый приступ страха, Теор стал рассказывать. Судя по всему, эти слова он заготовил давно. Говорил долго, почти не останавливаясь, и все же заметно торопился. Я по-прежнему стоял на коленях и слушал. Надеялся, что из объяснений Теора наконец пойму, как мне отсюда выбраться.

– Я многое от вас скрыл. На это были свои причины, и скоро вы поймете.

– Не было никакого брата, – прошептал я.

Отступивший страх оставил меня ослабленным, опустошенным.

– Вы догадались? – Теор сбился, явно удивленный моими словами.

– Давно.

– И все же пошли за мной в ратушу?

– Я должен был.

– Но почему? Впрочем…

– …это уже не имеет значения? – Я усмехнулся.

– Да. Судя по вашему поведению, вы все равно не понимаете, где оказались. А все остальное – то, что лежит за пределами этой комнаты, меня уже мало волнует.

– Мы все еще в комнате?

– Не торопитесь. Выслушайте и все поймете.

Теор старательно растер лицо, будто снимая онемение, и затем продолжил:

– Вы правы. У меня никогда не было брата. Но Илиус – не выдумка. И я в самом деле пришел сюда из-за него.

– Кто он?

– Так звали моего отца.

Теор опять замолчал. Тяжело вздохнул. Будто никак не мог подобрать нужные слова. Кивнул сам себе и дальше говорил более уверенно:

– Отец с молодости выступал на цирковых аренах Вер-Гориндора. Он был талантливым акробатом, одним из лучших канатоходцев – тем, кто в четырнадцать лет прошел Шартиндайский разлом, в шестнадцать участвовал в Галдейских играх, а в двадцать показывал себя ойгуру на стольном празднике Веселой Гунды. Канатоходец, загонщик, метатель… Акробат, которому впервые со время Пестрого Эльда удалось поставить трехрамную пирамиду на пошатном канате.

Таким отцом можно было гордиться. Когда я ушел к кочевникам, новые друзья с завистью узнавали мое происхождение – считали, что вырасти в семье Илиуса ничуть не хуже, чем получить родовую сигву на лицо. «Илиус из Вер-Гориндора! Шартиндайский лис!» – восхищенно говорили они. Я молча кивал. Все решили, что отец придумал для меня испытание и по своей воле отправил кочевать с ними, чтобы я на самых заурядных аренах постигал акробатическое искусство…