– Ничего себе! – воскликнул дядя Сол, целуясь с Патриком. – Так это ты купил “Рай на Земле”?

Я видел, что кузены просто светятся от счастья: Александра снова с нами! Их чувства к ней легко читались в их жестах, в их возбуждении. Последний раз они виделись с ней в момент ее отъезда из Оук-Парка в Нью-Йорк, когда мы все четверо ревели белугами. Но для меня все было не так, как прежде.

Тетя Анита в тот же день пригласила Александру и Патрика на ужин; мы, все семеро, собрались в беседке, увитой кирказоном. Патрик Невилл сказал, что давно хотел купить дом в этом месте, и “Рай на Земле” подвернулся как нельзя кстати. Я не особо прислушивался к разговору. Я пожирал глазами Александру; мне казалось, что она избегает моего взгляда.

После ужина дядя Сол, тетя Анита и Патрик Невилл уселись с ликером у бассейна, а мы с Александрой и кузенами пошли прогуляться по улице. Было уже темно, но в воздухе стояло приятное тепло. Мы болтали о том о сем, Александра рассказывала про свою студенческую жизнь в Коннектикуте, в университете Мэдисона. Она еще толком не знала, чему себя посвятить.

– А музыка? – спросил Вуди. – Ты по-прежнему играешь?

– Меньше, чем раньше. Почти совсем времени нет…

– Жаль, – произнес я.

В ее глазах мелькнула грусть.

– Честно говоря, мне этого очень не хватает.

Встреча с ней разбила мне сердце. Меня до сих пор манил ее голос, ее лицо, ее улыбка, ее запах. В сущности, мне не очень хотелось снова ее видеть. Но она была нашей соседкой, и я плохо себе представлял, как смогу уклониться от встреч. К тому же кузены только про нее и говорили, а я не мог им рассказать, что произошло между нею и мной.

Назавтра она пригласила нас купаться у них. Я неохотно поплелся за Вуди и Гиллелем. Вода в океане была холодная, и после обеда мы сидели у их бассейна; он был куда больше, чем у Балтиморов. Она позвала меня помочь ей принести с кухни напитки, и мы оказались наедине.

– Маркикетик, я тебе хотела сказать… я очень рада тебя видеть. Надеюсь, ты не чувствуешь себя неловко; я – нет. Приятно, что мы можем оставаться друзьями.

Я надулся. Про дружбу раньше речи не было.

– Почему ты ни разу не дала о себе знать? – возмущенно спросил я.

– Знать о себе?

– Я часто бывал у дома твоего отца, в Нью-Йорке…

– У дома моего отца? Но, Маркус, чего ты от меня хочешь?

– Ничего.

– Не говори “ничего”, я же вижу, что ты на меня сердишься. Ты сердишься, что я уехала?

– Возможно.

Она раздраженно вздохнула:

– Маркус, ты шикарный парень. Но мы больше не вместе. Я рада снова тебя видеть, и тебя, и твоих кузенов, но если тебе тяжело на меня смотреть и не мусолить прошлое, давай будем друг друга избегать.

Я солгал ей; сказал, что ничего не мусолю, что наш роман для меня почти ничего не значил и я про него почти забыл. Подхватил банки с газировкой и вышел на улицу к кузенам. Я снова встретил Александру, но это была уже не та Александра. Когда мы встречались в последний раз, она была еще моя. А теперь передо мной была цветущая взрослая девушка, студентка престижного университета, а я так и остался в своем тесном монклерском мирке. Я понимал, что должен ее забыть, но когда видел ее у бассейна в купальнике, ее отражение в воде превращалось в отражение в зеркале “Уолдорф-Астории”, и воспоминания о прошлом неотвязно теснились в моей памяти.

В Хэмптонах мы все время проводили у Невиллов. Их двери всегда были для нас открыты, а великолепный “Рай” притягивал нас, как магнит. Я первый раз видел, чтобы владения Балтиморов уступали чьим-то еще: по сравнению с домом, который купил Патрик Невилл, летняя вилла дяди и тети выглядела Монклером в Хэмптонах.

Патрик Невилл с большим вкусом заново его обставил, полностью переделал кухню, а в подвале устроил хаммам. Заменил плитку в бассейне. Но фонтан, на который я мог любоваться без конца, сохранил – как и мощенную камнем дорожку, петлявшую среди кустов гортензии и ведущую к пляжу с белым песком, омываемому лазурным океаном.

После переезда в Нью-Йорк Патрик Невилл добился в своем инвестиционном фонде несомненного успеха; в соответствии с его достижениями выросли и его зарплата и вознаграждения. Он в самом буквальном смысле купался в деньгах.

Нас ослепляла красота “Рая”, но торчали мы там главным образом из-за Невиллов. Из-за Александры, конечно, но и из-за ее отца; тот к нам очень привязался. В Оук-Парке он всегда хорошо относился к нам. Это был на редкость добрый и славный человек. Но в Хэмптонах он предстал нам с другой стороны: харизматичным, образованным, не боящимся риска. Мы с удивлением осознали, что нас к нему тянет.

Случалось, Патрик, открыв нам дверь, сообщал, что Александра отлучилась и скоро вернется. В такие минуты он усаживал нас на кухне и угощал пивом.

– Вы уже не мальчики, – говорил он, словно заранее отметая возможные возражения. – По сути, вы уже мужчины. Знакомством с вами можно гордиться.

Он открывал банки и протягивал всем по очереди, а потом чокался с нами и пил за наше здоровье.

Я понял, что в Банде было что-то необычное и его это привлекало. Он любил с нами поболтать. Однажды он спросил, чем мы увлекаемся. Мы стали наперебой кричать, что любим спорт, и девушек, и прочее, что приходило в голову. Гиллель упомянул политику, и Патрик обрадовался еще больше.

– Я тоже всегда очень интересовался политикой, – подхватил он. – А еще историей. И литературой. The empty vessel makes the loudest sound[5].

– Шекспир, – опознал Гиллель.

– Точно, – просиял Невилл. – А откуда ты знаешь?

– Этот чувачок все знает, – гордо отозвался Вуди. – Он у нас гений.

Патрик улыбался; наше присутствие явно доставляло ему удовольствие.

– Отличные вы мальчишки, – сказал он. – Родители небось вами гордятся.

– Мои родители – мудаки, – любезно пояснил Вуди.

– Ага, – подтвердил Гиллель. – Я даже одалживаю ему своих.

Невилл как-то странно взглянул на нас, а потом рассмеялся:

– Нет, вы правда отличные парни! Еще пива?

В “Раю” нам было хорошо и уютно. Вскоре мы уже околачивались там не только целыми днями, но и по вечерам. Но я быстро почувствавал, что присутствие в Банде Гольдманов Александры мешало нам, Вуди, Гиллелю и мне, быть заодно во всем. Мне стоило большого труда держаться от нее на расстоянии: приходилось считаться с Вуди и Гиллелем, у которых взыграли гормоны. Они пожирали ее глазами, и я слишком ревновал, чтобы оставлять их с ней наедине. В бассейне я следил за ними. Смотрел, как они стараются ее рассмешить, смотрел, как Вуди подхватывает ее своими мускулистыми руками и бросает в воду, всматривался в ее глаза, пытаясь понять, не блестят ли они сильнее, когда переводит их на кого-то из кузенов.