– Ты меня не выдавай, – попросил бродяга. – Я у Филимоновых не свинячил. Даже пол за собой вытирал!

– И давно ты там хозяйничаешь?

– Отхозяйничался уже. Кончилось бухло.

Василий в расстройстве махнул рукой.

– В ночь пожара во сколько ты туда зашел, помнишь?

– До полуночи еще вышел от Нинки, с час колотушкой стучал, ждал, пока она уснет. А потом сразу к Филимоновым. И сидел там, пока тревожно не стало. Я выскочил, смотрю – горит! Тут и побежал.

Сергей занес в блокнот все, рассказанное Василием.

– Пойдем, покажешь, как филимоновский дом отпирал, – сказал он, поднимаясь.

Жилец Худяковой не соврал: ключ от дома действительно нашелся под расколотым цветочным горшком. Сергей хотел заглянуть в комнаты, но Василий подергал его за рукав:

– Не тебя ищут, паря?

Возле дороги маячил Илюшин.

– Похоже, меня, – прищурился Сергей. – Ладно, убедил: Худяковой ничего не скажу. Кстати, а почему она не почувствовала, что от тебя спиртным пахнет?

– Конфетой заедал. «Школьницей».

* * *

Когда Илюшин втащил недоумевающего Бабкина в дом Яковлевой, старушка дремала в кресле, уронив голову на грудь.

– А просто забрать фотки и принести нельзя было? – буркнул Сергей.

– Нельзя. Долго объяснять…

– Уж постарайся!

– Она не разрешила.

– А что, так можно было? – изумился Бабкин. – Тогда я не разрешаю тебе НИЧЕГО.

– Смотри сюда!

Илюшин выложил перед ним две фотографии. На одной Анна Возняк прижимала к себе младшего сына, на другой колхозники выстроились рядами на ступеньках помпезного здания с колоннами.

– Вот на эти лица смотри! На эти!

Бабкин пожал плечами:

– Ну, вижу… Мать, отец и сын. Мамаша красивая очень! Чем они тебя так поразили? Ликом ее ангельским?

– Тем, что это не мать, отец и сын, – торжествующе сказал Макар. – Это жена Возняка, ее младший сын Леонид и зоотехник Семен Дьяченко, которого наш охотник утопил в болоте.

Сергей собирался присвистнуть, но вовремя вспомнил про спящую хозяйку дома.

– Вот это номер, – тихо сказал он.

Две фотографии лежали перед ними как неоспоримое свидетельство греха. Одна и та же кровь текла в жилах мальчика и мужчины, в этом невозможно было усомниться, глядя на их лица: одинаковые подбородки, брови, скулы, губы, даже линия роста волос мальчика была словно снята под копирку с Семена Дьяченко. Только глаза, большие и темные, ребенок унаследовал от матери.

– Хорошенькие новости! – Бабкин фыркнул. – Возняк воспитывал чужого сына! Ха-ха!

– Тише ты!

– Да спит она!

– Вот именно! Двигай на улицу…

Они расположились на крыльце.

– Получается так, – сказал Макар, – в восемьдесят девятом Григорий утопил зоотехника. Нутром чую, что фотографии сыграли здесь не последнюю роль.

– Может, просто заметил сходство. Для этого, знаешь, фотки не обязательны. Оно невооруженным глазом видно.

– Насчет глаза мы не знаем. Худякова ничего не говорила о том, что младший сын Григория – не от него, а уж у нее наблюдательности хватает. Правда, она могла вообще не встречать Дьяченко или не обращать на него внимания… В общем, восемьдесят девятый – гибель Семена. В девяностом, год спустя, умирает Анна Возняк.

– Сама ли?

– Пока нет ни одного факта, который говорил бы об обратном. Болела… Может, Возняк ее травил?

– Запросто.

– Сойдемся на том, что это недоказуемо. А в девяносто первом – та-дам! – пожар у Бакшаевых, и сын Семена Дьяченко отправляется следом за матерью и родным отцом. Под суд идет Худяков, клянущийся, что он невиновен, а главный свидетель обвинения показывает, что поджигал все-таки Иван. И что делает после этого наш свидетель? Сбегает в город на следующие двадцать пять лет! Причем такая же участь ждет и старшего сына Возняка.

– Сбагрил он, значит, кровинушку от греха подальше, – пробормотал Сергей.

– И на что все это похоже?

– Что снова лежит нам путь-дороженька в дом Бакшаевых. Черт, только вчера у Надежды полдня ошивался. Она решит, что я к ней клеюсь.

Надежда Бакшаева подметала крыльцо. Увидев сыщиков, она злобно швырнула в угол неповинный веник и топнула ногой.

– Что ж вы все ходите? – заголосила она. – И ходите, и ходите! Нету мне покоя, господи! Скоро тропу ко мне протопчете! В калитку вас не учили стучаться? У-у, рыла! Видеть вас больше не могу!

– Слышь, Надежда, – сказал Бабкин, игнорируя ее возмущение. – Кто поджег ваш дом в девяносто первом?

Женщина осеклась и отступила на шаг. Двое мужчин пристально смотрели на нее. Она пошевелила губами, но сыщики не услышали ни слова.

– Ты чего молчишь, Надь?

– Иван… Худяков… – выдавила она.

– А если подумать? – недобро спросил Макар.

Бакшаева собралась с силами.

– Суд был? Был! – выкрикнула она, вводя себя в состояние истеричной взвинченности и продолжая повышать градус остервенения с каждой секундой. – Ну и все! Чего судья сказал, так тому и быть! А вы катитесь оба к чертовой матери! Чего ты мне тут в прокурора играешь, сопляк? Иди Худякову допрашивай, а ко мне не лезь! Сволочь! Гнида! Хам! Нашлось тут… говно малолетнее!

Она крепко выругалась и для убедительности взмахнула кулаком.

– Только подойди!

Малолетнее говно шагнуло к ней. В серых глазах полыхнула злость, рядом с которой вся искусственная ярость Бакшаевой рассыпалась горстью пепла. Эта злость заострила черты юного, почти мальчишеского лица, преобразила его, и вместо сопляка перед Надеждой оказался взрослый рассерженный мужчина.

– Кто. Поджег. Дом, – очень тихо спросил он.

Бакшаева в ужасе попятилась и уперлась спиной в дверной косяк.

– Кто? – повторил мужчина.

Про его спутника, которого все это время она боялась куда больше, Надежда и думать забыла. Чужая воля расплющила ее собственную, и из тела, словно из рыбного филе, исчезли все кости. Она не только испугалась этого молниеносного преображения, но и ощутила полное свое бессилие и невозможность собраться для новой лжи.

– Петр… Возняк… – они скорее прочитали имя по ее губам, чем услышали.

– Повтори, – без выражения сказал мужчина.

– Петр. Возняк.

– Почему Вера солгала?

– Гришка денег ей посулил. Много.

Надежда закатила глаза и мягкой кучей осела на пол.

– Ну ты даешь, – сказал Бабкин, рассматривая ее из-за плеча Илюшина и не делая ни малейших попыток помочь. – Она хоть живая?