Она и голодала.

Позже Слава говорил: «Я был первым, кто накормил Таньку досыта».

Татьяна вышла замуж по любви. Однажды, расспрашивая ее о предыдущей жизни, Слава наполовину в шутку, наполовину всерьез спросил: «Почему в содержанки не пошла?» «Времени не было», – без улыбки ответила Таня.

В профессиональной сфере для нее ничего не изменилось. Она по-прежнему хваталась за любой заказ, по-прежнему получала гроши и даже не задумывалась о том, чтобы бросить свое занятие.

А потом разом открылись двери, в которые она не то что боялась стучаться – даже не думала о них. Ключом стала работа над иллюстрациями к книге для подростков известной писательницы Ники Авдеевой «Домашний волк моей бабушки». Книга была сложная, далеко не детская, от нее отказалось несколько художников, а те, кто брался, не нравились самой Авдеевой. Татьяна сразу отбросила мысль изображать волка в традициях Сутеева, как пытались сделать до нее. Никакой антропоморфности! И на лайку он не должен быть похож. Маркелова ложилась с книгой и вставала с ней, она знала наизусть каждую строку, но ей требовалось больше – пропустить сквозь себя крупицы текста, как сквозь сито, чтобы остался авторский замысел: то, что Авдеева не сказала, но хотела сказать. «Всегда слушай, о чем промолчали».

Татьяна слушала. И однажды среди ночи встала, в полубессознательном состоянии подошла к столу и вывела карандашом огромный косматый силуэт, ничем не заполненный. Волк вбирал в себя то, что было вокруг: дом, реку, горы, лес. Он был самой жизнью, сконцентрированной в образе жутковатого зверя, которого удалось приручить только бесстрашной старухе, потерявшей любимого мужа и навсегда переставшей бояться смерти. От страницы к странице силуэт его разрастался, в итоге занимая целый разворот, а фигура бабушки, наоборот, уменьшалась и наконец поместилась в волка целиком. В финале книги героиня умирала. Маркелова нарисовала, как гигантский зверь несет уютно свернувшуюся в нем бабушку на Север, к истокам ее жизни. Закончив, Таня несколько секунд смотрела, не дыша, на результат своей работы, а затем вдруг подписалась детским именем, которым звал ее дед: Мура. Мура Маркелова. В следующий миг она уже спала, уронив голову на стол.

Успех книги был оглушителен. Ника Авдеева получила самую престижную награду, которую только может получить детский писатель: премию имени Андерсена. «Домашнего волка моей бабушки» обсуждали на форумах, бранили, хвалили и спорили. Татьяна в одночасье стала известным иллюстратором. Теперь перед ней открылись совсем другие возможности.

Муж был единственным из близких, кто не обрадовался победе. Для него этот год оказался тяжелым. Несколько заказов сорвалось, а когда в итоге одна из книг все-таки вышла с его рисунками, из-за недосмотра выпускающего редактора в выходных данных не поставили его фамилию. Вячеслав устроил скандал, издательство выплатило компенсацию, но он не мог забыть того, что случилось.

– Это ты украла мою порцию удачи, – сказал он однажды жене. – Пока у тебя не начало получаться, у меня все было хорошо!

– Славик, ты шутишь? – недоверчиво спросила Таня.

– И потом, – злея на глазах, продолжал он, – ты должна была проверить! Я не могу всем этим заниматься сам, не могу ходить за каждой тупой стервой и смотреть, указала ли она мое имя! Я для этого не приспособлен. Ты меня подвела! Не ожидал от тебя такого. Думал, могу на тебя рассчитывать…

Тане стало стыдно. Он так поддерживал ее в начале ее творческого пути… Когда она была нищей, никому не известной художницей, каждый день твердил, что когда-нибудь все получится, она добьется успеха.

И еще ей стало страшно. «Украла его порцию удачи»… Муж в самом деле так считает?

– Не талантом же ты прославилась! – фыркнул Слава. – Ну, правда, Тань… Давай начистоту: ты не мастер, ты – ремесленник. До хорошего художника тебе еще расти и расти. Ты просто попала в струю. Не забывай об этом. Уж мне-то ты можешь верить! Вячеславу Ковинскому устраивали выставки, когда ты еще малевала покемонов в школьном блокнотике.

– Покемонов в моем детстве не было, – испуганно сказала Таня. Она всегда пугалась, когда он напоминал о разнице в их возрасте: обычно за этим следовал скандал.

– Оставь, пожалуйста, подробности своего нищего отрочества при себе, – сморщился муж. – Я пытаюсь объяснить тебе, что как профессионал ты не существуешь. Возможно, когда-нибудь появишься, если не поверишь всеобщим восторгам и не купишься на похвалы бездарностей, не отличающих Моне от Мане.

Что ж, Таня постаралась не верить восторгам. Организационную сторону всех его дел она взяла на себя. Встречалась с менеджерами, заключала договоры, пересылала работы мужа в издательство, добивалась, чтобы типография печатала календари Ковинского с минимальным искажением цвета… И всегда оказывалась виноватой, когда что-то не получалось.

Слава начал выпивать, ссорился с редакторами.

«Ты – серость, – твердил он жене. – Прими это со смирением и будь благодарна, что я говорю тебе правду. Ты попала в струю, потрафила низменным вкусам толпы. Все писают в штаны от восторга, но твой последний проект – это художественная графомания. Трудись над собой, Танька!»

Однажды она увидела на подрамнике законченный пейзаж. В последнее время это случалось все реже: Слава не дописывал картины. «Слушай, какая прекрасная работа!» – искренне сказала она.

Слава молча вышел из комнаты, вернулся с ножом. Лезвие с треском вспороло холст. Муж изрезал картину, обернулся к перепуганной до смерти жене и сухо сказал: «Твоя похвала – это унижение для меня».

Таня стала плохо спать. Снился один и тот же кошмар: ей отрубают руки. С чего бы ни начиналось сновидение, оно неизбежно скатывалось к одному и тому же финалу: ее ладони оказывались намертво приклеенными к столу, и кто-то из сидящих рядом доставал резак.

Измучившись, Маркелова записалась к психиатру. Однако прописанные им лекарства вызывали у нее сонливость и тошноту, а главное, ту вязкую неповоротливость мыслей, при которой невозможно было ни рисовать, ни придумывать.

Теперь и в минуты бодрствования ее стали настигать иррациональные страхи. Чудилось, что в магазине покупатели исподтишка показывают пальцем: смотрите, самозванка! Подходя к кассе, она боялась, что кассир откажется пробивать товар.

Татьяну не оставляло ощущение, будто ее вытащили за уши из черного цилиндра и вот она висит, обмякнув, под скрестившимися лучами софитов и взглядами зрителей. Белое и пушистое снаружи, перепуганное и трепещущее внутри. Спрячь меня, фокусник! Брось обратно в свою шляпу! Они так смотрят, словно я без пяти минут рагу.

Повседневные обыденные действия превращались в горные пики, на которые она карабкалась, теряя последние силы: маленький альпинист с паническим страхом высоты.

Спорить с мужем Татьяна не умела. Роскошь агрессии была ей не по карману: все силы уходили на то, чтобы не дать себе развалиться под его презрительным: «Дутое золото!»

В мае наступил просвет. Долгие, почти полтора года тянувшиеся переговоры внезапно завершились.