class="p1">В первых двух нарративах (experientia), практически идентичных по своему содержанию, в качестве главных героев, т. е. жертв колдовства, упоминаются некие юноши (iuuenis)[468]. Некоторую определенность вносит в повествование указание на конкретную местность, где и разворачиваются события: в первом случае это Равенсбург, во втором — Шпейер[469] (третий нарратив подобной конкретики избегает). Обе указанные местности точно совпадают с регионом инквизиционной деятельности Генриха Инститориса.

По всей видимости, эти привязки рассказываемых историй к конкретной местности несли смысловую нагрузку в качестве дополнительного аргумента убеждения. Как и в случае с «классическими» exempla проповедей высокого Средневековья, они демонстрировали, что истории, засвидетельствованные очевидцами, описывают «пространство-время реального мира, где совершаются сказочные, но доподлинные вещи»[470].

Во втором примере появляется как раз такой информатор — «отец, известный достойной жизнью и ученостью в ордене [доминиканцев] из монастыря в Шпейере» (pater honestate vite et scientia preclarus in ordine e conuentu Spirensi). Однако достоверность этого образа вызывает сомнения среди исследователей[471].

Обстоятельства происшествия скрыты от внимания читателя. Однако нарратив сообщает, что нанесенный ведьмой ущерб выглядел весьма наглядно. В первой истории говорится, что юноша «не мог ничего увидеть или потрогать кроме ровного тела (nihil videre aut tangere preter planum corpus posset)». Некоторые детали позволяют определить специфику реакции каждого из героев повествования.

Относительно первого мы знаем, что он был нежно привязан к некоей девице, а несчастье случилось, когда он собрался ее оставить (iuuenis quidam iuuencule adhesit, quam relinquere volens), после чего он отправился в местный погребок купить себе вина (inde cellare quoddam adijt vt vinum emeret). Второй же со своим несчастьем пошел на исповедь (iuuenis quidam accessit et inter verba confessionis membrum virile lamentabiliter se perdidisse asseruit).

Как ни странно, никаких рассуждений морально-нравственного свойства ни в том, ни в другом случае мы не находим, хотя история из Равенсбурга явно подразумевает отношения, далекие от предписываемых добропорядочным христианам. Тем не менее оба пострадавших встретили сочувствие у окружающих (соответственно — женщина в погребке и священник) и продемонстрировали им свои пострадавшие тела.

В каждом из случаев собеседники поинтересовались наличием подозреваемых. Однако их советы относительно дальнейшего поведения жертв оказались радикально различными: женщина заявила, что к виновным нужно применить силу, поскольку добром проблему решить не удастся (expedit vt per violentiam aliquam, vbi beneuolentia tibi non suffragatur), священник же посоветовал действовать путем уговоров и увещеваний (quantotius ipsam accedas et promissionibus ac blandis verbis proposse ipsam emollire studeas). В случае из Шпейера мудрый совет священника полностью оправдался, в то время как концовка равенсбургского нарратива содержит сцену насилия ради принуждения ведьмы к снятию наведенных ею чар. Юноша поджидал в темноте ночной свою обидчицу (бывшую возлюбленную) на дороге, которой она часто ходила (at iuuenis in crepusculo noctis viam quam pertransire malefica solebat obseruauit). Когда она появилась, между ними завязался разговор, в ходе которого ведьма настаивала на собственной невиновности. Юноша попытался ее задушить: «Умрешь от рук моих, если не вернешь мне здоровья (Nisi mihi sanitatem restitues, e manibus meis peribis)». Задыхаясь, девица обещала выполнить требование, и когда молодой человек ослабил хватку, приложила руку к поврежденному месту со словами «Теперь имеешь то, чего хотел» (malefica manu ipsum inter femora seu coxas tetigit, dicens: “Jam habes quod desideras”). Даже не успев бросить взгляд или потрогать себя, юноша почувствовал, что член его был восстановлен (antequam visu aut tactu seipsum certificasset, membrum sibi ex tactu tumtaxat malefice fuisse restitutum).

Особый интерес эти истории вызывают потому, что их содержание требовало специальных авторских разъяснений, без которых была невозможна их интеграция в общую концепцию Malleus Maleficarum. Герои нарративов, мучившиеся своей деликатной проблемой, оставили свидетельства, которые следовало дополнительно растолковать читателям, несмотря на то, что запись производил лично Генрих Инститорис, который мог и не утруждать себя фиксацией неудобных деталей. Очевидно, сама проблема была предельно значима, с его точки зрения, поскольку в других демонологических трактатах мы не находим подобных историй о краже мужских половых органов ведьмами.

Вложить «правильное» объяснение в уста непосредственных участников событий при записи истории тоже не представлялось возможным, поскольку это разрушило бы тезис о высоком «качестве» обмана чувств, творимого демонами[472]. Поэтому уточнение, что всё описанное не относится к реальности, но является обманом чувств жертвы, следствием прямого демонического воздействия в результате злонамеренного колдовства и его «обманчивого искусства», присутствует на страницах Malleus Maleficarum отдельно от изложения примеров из практики. Причем эта констатация появляется дважды — в начале главы непосредственно перед «примерами» и после изложения их содержания.

Эти словесные интервенции в виде обязательных «правильных» комментариев об участии демонов в наведении порчи удивительно напоминают обстановку реальных процессов в Инсбруке, где, по наблюдению Р. Кикхефера, рассуждений о дьяволе было больше в комментариях инквизитора к судебным материалам, нежели в показаниях самих обвиняемых[473].

Вместе с тем двухуровневая структура изложения, в которой соприсутствовали логика героев повествования и интерпретация человека, осуществившего запись, наилучшим образом иллюстрирует известный тезис семиотики о том, что сложноорганизованный текст представляет собой полифоническую структуру[474].

Последний из нарративов, затрагивающих тему магической кражи членов, — «гнездо пенисов»[475] — стоит особняком среди прочих experientia. Он существенно отличается от рассмотренных ранее примеров тем, что здесь полностью отсутствуют элементы верификации, зато в полной мере реализуется фантастическая составляющая. В этой истории нет никаких имен, пространственно-временных ориентиров, и, что особенно контрастирует с примерами из Равенсбурга и Шпейера, ее сюжет редуцирован до нескольких действий.

Завязкой выступает рассуждение о самой возможности магической кражи мужских членов. Автор полагает, будто бы некоторые ведьмы время от времени собирали пенисы числом до двадцати или тридцати в птичьем гнезде или в каком-то коробе (huiusmodi membra in copioso interdum numero, vt viginti vel triginta membra insimul, ad nidum auium vel ad aliquod scrineum includunt). Там они, точно живые, двигались, уничтожая овес, либо иной корм (et quasi ad viuentia membra se mouent vel auenam vel pabulum consumendo). Это видели многие очевидцы, да и всеобщая молва свидетельствует об истинности подобных историй (a multis visa sunt et communis fama refert).

Далее идет речь о человеке, который лишился члена и пришел к ведьме с тем, чтобы вернуть себе здоровье (et quandam maleficam causa recuperande sanitatis accessisset). Та, указав на дерево, велела больному из гнезда, в котором собрано множество членов, взять себе тот, который он сам пожелает (illa, vt quendam arborem ascenderet, infirmo iniunxit, et vt de nido in quo plurima erant membra si quod vellet accipere posset indulsit). Однако, когда пострадавший