Хартмана Шеделя в издании Антона Кобергера. Нюрнберг, 1493

Возможность превращений человека в животное упоминалась гораздо более лаконично как продолжение иллюзий, внушаемых врагом рода людского. Вера в обе разновидности магии осуждалась положениями этого документа как нечто фантастическое и иллюзорное, хотя и не подлежащее серьезному наказанию.

В свете очевидной тенденциозности демонологических трактатов определенный интерес представляет дидактическая поэма Ханса Винтлера «Цветы добродетели» (Die Plumen der Tugend), которая была написана в начале XV в., а в 1486 г. в г. Аугсбург увидело свет богато иллюстрированное издание-инкунабула под несколько измененным названием Buch der Tugend («Книга добродетели»). Этот текст позволяет оценить культурное значение канона Episcopi, далеко выходящее за пределы обсуждения церковной дисциплины. Более того, в случае с поэмой Ханса Винтлера важен еще и языковой фактор, поскольку этот текст был составлен на немецком языке, благодаря чему описанные каноном суеверия могли обсуждаться не только в церковной среде, где господствовала латынь.

«Цветы добродетели» содержат упоминание путешествий «со злой Эродианой (искаженная форма имени Иродиада), которую многие считают Дианой, которая является ложной богиней» (строки 7737–7740 — mit der pösen Erodiana./ so glauben vil an Diana, /die do ain valsche gottin ist). Этот образ основывается на положениях канона Episcopi и приводится Винтлером как своего рода этнографический материал, описание распространенных верований[431]. Среди описания прочих проявлений «волшебства» (zauberey)[432] встречается еще два эпизода, близких данному документу: превращение в кота (строки 7950–7951) и езда на различных животных (строки 8064–8067).

Особый интерес среди приписываемых волшебникам и волшебницам возможностей представляет то, что они обладают силой принимать кошачий облик (das si nemen mit gewalt/ an sich chatzengestalt)[433]. В издании Блаубирера текст претерпел определенные орфографические изменения по сравнению с исходным вариантом. Так, «ложная богиня» Диана стала Диадемой (sic! — Dyadema)[434], однако по содержанию текст не редактировался, и в нем мы снова находим пассаж, посвященный «кошачьим образам»: Das sy sich mit gewalt/ An nemen eyner katzen gestalt[435]. Уточнение mit gewalt, по всей видимости, подразумевает, что превращение требует определенных усилий, и в этом заключается контраст с логикой канона Episcopi, настаивавшего на эфемерном характере изменения облика.

Волшебница, крадущая вино, и превращение в кота. Гравюра из «Книги добродетелей» Ханса Винтлера в издании Иоганна Блаубирера. Аугсбург, 1486

Это противоречие может быть объяснено тем, что «Цветы добродетели» в части, касающейся волшебства, представляли собой своего рода каталог суеверий, бытовавших на момент написания текста. Не случайно, что фрагменты о «ложной богине» и «кошачьем образе» отстоят в пространстве текста достаточно далеко друг от друга, будучи разделенными большим количеством строк. В своем сочинении Винтлер просто описывает наблюдаемые реалии, не вынося суждений по поводу истинности /ложности распространенных верований.

Среди прочих рассматриваемых автором поэмы практик встречаются такие замысловатые, как магическая кража волшебницами пениса или манипуляции с телами казненных преступников. Всё это сообщается единым потоком информации, вбирающем в себя самые разные аспекты колдовства и ворожбы. Этот развёрнутый, включающий, на первый взгляд, противоречивые компоненты, образ волшебника/волшебницы не является полностью компилятивным. Винтлер, рассуждая о суевериях, избегает упоминаний «книжных» образов. Так, в Die Plumen der Tugend нет образов колдовских превращений, почерпнутых у Августина, хотя в других местах поэмы он упоминается неоднократно.

Все три фрагмента не образуют единого целого и отстоят в тексте довольно далеко друг от друга (а превращение в кота к тому же интерпретируется как вполне реальное явление). Складывается впечатление, что привлекательность этих историй в глазах Ханса Винтлера заключалась в оригинальности образов, тогда как оценки явления отходят на второй план.

Случай с «Цветами добродетели» интересен тем, что является редким примером реакции на положения канона Episcopi вне контекста демонологической литературы. «Цветы добродетели» служат хорошей иллюстрацией тезиса Р. Кикхефера о сложности использования литературных текстов для реконструкции народных верований, поскольку они включают производный от них материал. Однако историк не может быть уверен в том, что они передают фольклорную традицию в чистом виде, без примеси представлений, характерных для образованных людей[436].

Одна из гравюр в аугсбургском издании 1486 г. запечатлела момент превращения человека в кота. Как показало исследование Ч. Зики, у этого изображения есть аналоги в ранее созданных рукописных версиях поэмы. Маргиналии венского манускрипта содержат изображения двух женских фигур, претерпевающих подобную трансформацию[437]. Определенный парадокс заключается в том, что это издание оказалось единственным, и гравюры из него более нигде не использовались.

«Цветы добродетели» важны для нас по двум причинам. Во-первых, эта поэма показывает, что содержание церковного документа оказалось частью светского литературного произведения, причем до формирования корпуса демонологических трактатов. Die Plumen der Tugend были записаны за 30 лет до того, как Иоганн Нидер составил Formicarius, и за восемьдесят — до создания Malleus Maleficarum. Во-вторых, сочинение Ханса Винтлера является первым, где упоминается сюжет о превращении ведьм в котов, к которому позднее будут часто обращаться авторы демонологических сочинений.

Придумывая (как мы увидим далее — под видом опыта из инквизиционной практики автор Malleus Maleficarum пересказывал чужие идеи в вопросах, затрагивавших положения канона Episcopi) доказательства реальности полетов и сложный механизм для объяснения правдоподобия превращений, Генрих Инститорис продолжал интерпретировать их в рамках канона. Даже само сочетание обвинений, как мы видим в Opus sermonum, — магические путешествия и превращения — является своего рода клише, которое берет начало в этом документе.

Положение Инститориса было вдвойне сложным. Ведь идеи канона Episcopi лежали в основе сочинений его брата по ордену, обладавшего значительным авторитетом в богословских вопросах, — Иоганна Нидера. Автор трактата Formicarius интерпретирует магические путешествия в свите Дианы как ложные видения и проявления суеверия, но не рассматривает их как составляющую maleficia, поместив соответствующую историю во вторую книгу трактата[438]. Саму реальность подобных перемещений он категорически отрицает. Даже несмотря на то, что прочие составляющие злонамеренного колдовства им признаются как вполне реальные[439]. В вопросе реальности превращений Нидер проявляет двойственность: он предпочитает интерпретировать превращения скорее в символическом ключе, — сравнивая ведьм с волками[440], но при этом приводит сообщение «судьи Петра» о том, что колдун Скавий умел превращаться в мышь. Й. Диллингер высказывает на этот счет предположение, что Нидер не хотел противоречить собственному источнику и потому дословно привел его сообщение[441].

Путешествия посредством колдовства появляются в Malleus Maleficarum в одной из серии нарративов, объединенных рамочным персонажем — некой «ведьмой из Брейзаха», признания которой из главы в главу трактата подтверждали все самые сложные теоретические конструкции его автора.

«И та [женщина, жившая] в городе Брейзахе, спрошенная нами, могут ли они воображаемо и иллюзорно, либо