Эти доводы мне понятны, и я даже готов с ними согласиться, но все же, к сожалению, мне кажется, что переход к более обтекаемому термину «принудительная копуляция» в биологии отчасти притупил наше восприятие[155] роли сексуального насилия в социальной жизни животных и эволюции их поведения. Смягчение формулировки затуманило тот очевидный факт, что принудительная копуляция есть не что иное, как сексуальная агрессия, ничуть не менее противоречащая интересам самок животных. В результате стало буксовать и развитие наших представлений об эволюционной динамике сексуального насилия. (В главе 10 я еще буду обсуждать, как эта упущенная интеллектуальная возможность задержала процесс понимания того, как сексуальное насилие повлияло на эволюцию человека.)

Хотя я вовсе не предлагаю, чтобы мы вернулись к широкому использованию слова «изнасилование» в зоологии, я все же считаю, что переход к термину «принудительная копуляция» оказывает нам скверную услугу, мешая понять, что же в действительности представляет собой сексуальное насилие у негоминидных животных. И, безусловно, когда мы говорим о самках уток, с научной точки зрения принципиально важно признать, что в их случае сексуальное принуждение и насилие тоже совершаются против их воли.

Принудительные копуляции очень распространены у многих видов уток, что, с одной стороны, позволяет считать их обычным явлением, но с другой – не делает их менее жестокими, уродливыми, опасными и даже смертоносными. Самки уток весьма недвусмысленно стремятся избегать подобных покушений, уплывая или улетая от нападающих на них самцов; если же спастись бегством не удается, они яростно обороняются, пытаясь отпугнуть агрессоров. Сделать это бывает исключительно трудно, поскольку у многих видов уток принудительные копуляции зачастую осуществляются социально организованным образом. Самцы нередко кочуют вместе и, обнаружив одиночную самку, нападают на нее всем скопом. При совместном нападении куда вероятнее, что одному из самцов удастся преодолеть сопротивление самки и попытки партнера защитить ее, чем если бы холостые самцы атаковали самку поодиночке.

Велик ли для самок ущерб от таких принудительных копуляций? Очень велик. При подобных нападениях они часто получают серьезные травмы[156], а то и гибнут. Почему же они тогда так упорно отбиваются? Сопротивление принудительной копуляции наносит гораздо больший прямой вред их физическому благополучию, чем покорность, поэтому объяснить их упорство с эволюционной точки зрения как будто довольно сложно. Ничто не может угрожать возможности передать свои гены потомству сильнее, чем смерть, – так ради чего же так рисковать?

Этот вопрос подводит нас к проблеме сложных взаимодействий между самкой, действующей в соответствии со своим половым влечением к красоте, и самцом, который с помощью сексуального насилия оспаривает ее способность выбирать себе партнера по своему желанию. И на кону в этих попытках насильственного оплодотворения стоит нечто большее, чем просто прямой вред для здоровья и благополучия самки; насильственное оплодотворение наносит самке также косвенный, генетический ущерб, который может быть для нее еще существеннее. Почему? Дело в том, что самки, если им удастся спариться с самцами, которых они сами предпочли, с большей вероятностью принесут потомство, унаследовавшее эстетические признаки, привлекательные для этой самки, равно как и для других самок. Преимущество таких самок заключается в том, что они будут иметь большее число потомков в следующих поколениях, поскольку их дети будут более привлекательны как половые партнеры. Такова косвенная, генетическая выгода выбора полового партнера, который является движителем эстетической коэволюции. Напротив, самки, оплодотворенные насильственно, принесут потомство со случайным набором эстетических признаков или даже признаками, которые обычно отвергаются при выборе партнера, поскольку оплодотворившие их самцы очевидно не соответствуют эстетическим стандартам – в противном случае они были бы выбраны какой-нибудь самкой добровольно. В любом случае, самцы в таком «принудительном» потомстве с меньшей вероятностью унаследуют предпочитаемые эстетические признаки, а значит, будут менее привлекательны и с меньшей вероятностью образуют нормальную пару, что, в свою очередь, сулит самке меньшее число внуков. Таков косвенный, генетический ущерб от сексуального насилия самцов.

В основе сложной репродуктивной биологии уток лежит сексуальный конфликт между самцами и самками, где главный вопрос – кто именно определяет отцовство потомства: самки, выбирающие себе партнеров исходя из привлекательности их оперения, голоса, брачного танца, или самцы-насильники, достигающие своей цели путем жестокой принудительной копуляции? В 1979 году Джеффри Паркер определил сексуальный конфликт[157] как противоречие между эволюционными интересами особей разного пола в контексте размножения. Сексуальный конфликт может проявляться в самых разных репродуктивных аспектах, включая такие: кто получает возможность спариваться, как часто происходит спаривание, как распределяются вклад и ответственность каждого из родителей в заботе о потомстве. Один из источников этого конфликта имеет решающее значение для эволюции сексуальной красоты, а именно вопрос: кто именно контролирует оплодотворение – тот, кто предоставляет сперму, или тот, кто заботится о кладке? Половая жизнь уток являет собой очень наглядный пример[158] сексуального конфликта в аспекте оплодотворения и дает богатый материал для изучения, каким образом предложенный Дарвином «вкус к прекрасному» открывает путь эволюции сексуальной автономии. Главная суть здесь в том, что оба фундаментальных механизма полового отбора у водоплавающих птиц – а именно выбор полового партнера на основе эстетических предпочтений со стороны самок брачных украшений самцов и конкуренция между самцами за контроль над оплодотворением – действуют совместно и находятся в эволюционном противодействии друг к другу.