То, что Мэйсон изобрел для головы сестры, выглядело не менее странным и жутким. По другим фотоснимкам Кэтрин запомнила, что волосы Виолетты были темными и тонкими. Гротескный же «помпадур», который тщательно воспроизводила на себе Эдит, не мог быть чем-то кроме парика, на костлявом лице кукольницы смотревшегося совершенно чужеродно.

По мере углубления в фотоархив лицо Виолетты становилось все более закрытым — его отгораживали от мира вуали, одна за другой крепившиеся к широкополой шляпе в стиле Жана Антуана Ватто[15]. По ту сторону тканевых завес эксперимент Мэйсона продолжился и перенесся на сочетания марли с театральным гримом; лицо Виолетты было столь плотно перебинтовано, что миру являлись лишь узкие надутые губы, сложенные в маленькое кукольное «О».

Все чаще на снимках ее глаза под вуалью были нарисованными на сомкнутых веках чересчур глазами, в обрамлении накладных ресниц, все чаще она носила фарфоровые расписные маски… Или даже настоящие кукольные лица, выполненные в натуральную величину, все так же сокрытые полупрозрачной тканью.

Как будто М. Г. Мэйсон фетишизировал свою сестру как куклу. Или возводил ее тело в некую степень совершенства, о конечном виде которой Кэтрин даже думать не хотелось.

Потянувшись к последнему ящику, она всерьез задалась вопросом, выдержит ли еще.

Вздохнула, опустилась на колени и выдвинула секцию, надеясь, что там окажутся какие-нибудь безвредные выкройки для одежды.

Ожидания не оправдались. Кэтрин ухватилась за шкаф, дабы не плюхнуться на пол. Ее пробрала дрожь. Она узнала все эти здания, захваченные давным-давно в черно-белую фотографическую плоскость, моментально. Мэйсон снимал спецшколу Магнис-Берроу. То самое печально известное пристанище особенных детей на полях Эллил-Филдс.

Когда-то при этом знакомом ей учреждении были аккуратные подстриженные газоны и даже парковка для автомобилей. И почему же, интересно, школа интересовала нелюдимого хозяина Красного Дома, хотя находилась она в нескольких сотнях ярдов отсюда? Кэтрин стала листать фото, пытаясь найти подсказку. Одна тысяча девятьсот пятьдесят первый год, пятьдесят второй, пятьдесят седьмой, какие-то пометки римскими цифрами. Задолго до того, как судьба самой Кэтрин оказалась невольно связана со школой. Хоть какое-то облегчение, пусть и небольшое.

С одного из снимков на нее взглянула девчушка с невинной улыбкой и незрячими глазами — это лицо она знала с детства, и эти глаза всегда вселяли в душу Кэтрин страх. То была малютка Анджела Прескотт. Слепая девочка, о которой рассказывала бабуля. Девочка, которую похитили из Магнис-Берроу еще до того, как Кэтрин появилась на свет. Та, о коей большая часть жителей Эллил-Филдс безуспешно пыталась забыть.

Фото Анджелы было вырезано из газеты. Не только ее — были тут и Маргарет Рид, и Хелен Тим, ее сестры по несчастью. Вырезки были помещены в прозрачный конверт. А вот бабуля хранила подобные в жестяной банке из-под печенья.

Возможная связь Мэйсона с похищениями повергла Кэтрин в стылое замешательство, подкрепленное еще более стылым ужасом — таким, от которого впору дрожать и дрожать. Шок перешел в тошноту, выродился в страх за собственную жизнь, заставил волосы на голове встать дыбом. Закрыв глаза, она сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.

Мэйсон был уже стар, когда пропали девочки. Ему тогда оставалось уже совсем недолго пребывать на земле. Он покончил с собой в начале шестидесятых — перерезал горло опасной бритвой… Но почему? Из-за того, что сделал с малютками? От животных к куклам, от кукол — к детям.

Ей вспомнились миленькие котятки в платьицах. Безумный, но гротескно красивый мир чучел животных и кукол, созданный Мэйсоном в собственном доме. Его причастность к пропажам девочек вдруг показалась до жути правдоподобной, логичной. Мог ли кто-то подумать что-то плохое о священнике, пусть даже и бывшем, фотографирующем школьные угодья тогда, в пятидесятые? Он ведь мог быть просто архивариусом, самопровозглашенным хроникером местности. Такая фигура не привлекла бы лишнего внимания.

Здесь больше не было ничего такого, что обличило бы в Мэйсоне похитителя и убийцу. Только вырезки и десятки фотографий школы и пришкольных территорий.

Кэтрин понимала, что в эту комнату ее никто не приглашал — но все же ей страстно захотелось спросить о снимках Эдит.

Ее ужас перешел в замешательство, когда она стала смотреть следующую стопку. Все снимки в ней были помещены в рельефные бумажные рамки, и на каждом присутствовал некий ребенок, которого она не знала. Судя по качеству бумаги и оттенку фотографий, все это было отснято еще в сороковых годах. Даты на оборотах подтвердили догадку.

На первом снимке мальчик сидел в инвалидном кресле у каменного коттеджа. У него иссохли ноги. Тот же мальчик появился на двух других снимках, сделанных на прекрасной лужайке большого ухоженного сада. На первом он был один, улыбался в камеру, на втором — сидел, наблюдая за размытой деятельностью на сцене кукольного театра. Последние два снимка, должно быть, были сделаны в саду Красного Дома. Примерно во время Второй Мировой войны в особняке жил ребенок-инвалид.

Кэтрин прищурила глаза и всмотрелась в размытое неистовство на подмостках театра. Все, что она смогла разобрать — древний капор вокруг чьего-то личика и что-то вроде двух тонких рук-тростинок, воздетых в идущий волнами воздух над головой фигурки в капоре.

Столько вопросов, и ни одного ответа на горизонте. Мальчик — сын Эдит? Возможно, та последовала примеру своей матери и нагуляла ребенка. Ничто в доме не указывало на то, что отец Эдит некогда присутствовал в Красном Доме, а задать вопрос напрямую — невежливо.

Если Эдит была его матерью, у мальчика могло быть то же врожденное уродство, что и у старухи. Но раз сама Эдит разменяла девятый десяток, где же теперь ребенок?

Вот мальчик сидит между Виолеттой и ее маленькой копией — почти одинаково строгие лица, Почти идентичные черные платья от-горла-в-пол. Эдит с матерью были похожи как две капли воды. На снимке улыбался лишь неизвестный ребенок, держа будущую наследницу за худую бледную руку. А вот рядом с ним уже сам М. Г. Мэйсон, патриарх семейства, сидящий в садовом кресле. На Мэйсоне — белый льняной костюм и шляпа, не способная полностью скрыть изуродованную половину лица; даже какой-то особый, напряженный уклон головы дела не спасает. Позади кресла мальчика — Эдит в наряде очевидно траурного толка: стоит прямо, без подпорок. Значит, в юности она не была инвалидкой. Уже тогда она выглядела рано постаревшей, будто ее теперешнее и тогдашнее состояния не связывала вереница долгих лет. Видимо, в этот раз фотографом выступала Виолетта.

Следующее фото повергло Кэтрин в панику. Мальчик-инвалид присутствовал и на нем, а вот Мэйсонов уже не было в кадре. На их место пришла, судя по всему, марионетка из первоначальной труппы.