Садишься подле отца, тот звуку прибавляет, вставай, мол, народ, сейчас видеозаписи станут проигрывать. А дальше всё вокруг аж белело от восторга: игривые коты, люди, падающие в бассейн навзничь, неуклюжие дети, всё это великолепие под озорные комментарии шутливым голосом, потом подарки: тебе, камеру, тебе – пылесос. Смотрю – отец глаза утирает: «Вот жеж везет дуракам, в том году Сан Иваныч газелю свою на пузо посадил в Верхоярово, тогда бы мне камеру такую…»

Закончится передача, начнутся другие, Ельцин выступает, Примаков там, Скуратов с блядьми в сауне, но отец уже щелкает пультом на выкл. В доме воцаряется звенящая тишина.

«По утрам телевизор только бездельники смотрят», и сам встает с дивану.

В мою сторону глянет: «Я не пойму, у тебя уроки все выучены уже, ты отличник у нас, что ли?»

И тогда мне стоит уж быстрее побежать в комнату.

Воскресенье только началось, но «Сам себе режиссер» уже кончился. Я и сейчас смотрю любительские видеозаписи, но немного иного характеру.

Эх, куда же ты слетело, детство золотое, юности моей мгновенья.

Вышел с метро, гляжу – стоит укутанный до зубов негр формата «африканец» и раздает листовки.

«Эка тебя зашвырнуло, братец. Тут у нас не Лимпопо», – подумал я и, разжалобив самого себя, потянул руку, дабы ухватить листовку и помочь тем самым негру выполнить работу.

Но негр увернулся, словно капризная кошка, отказывающаяся от непрошеной ласки. Листовку он мне не дал, прошебуршав отмерзшим языком что-то вроде: «Зенсин, только зенсин», из чего я понял, что рекламирует он там колготки Леванте или прокладки или иную бабскую галантерею.

Только потом дошла до меня мысоль, что ведь кто-то поставил негра с наказом: «Раздавай только бабам!», то есть в чьей-то шальной коммерческой голове имеется убеждение, что нашим женщинам нравится брать у негров. Пущай даже листовки, но сам факт.

Тут я остановился и задумался: вражеская ли это пропаганда или просто проявление дружбы народов? Поразмышлял с минуту и пришел к выводу, что пускай лошади думают, у них головы большие.

И пошел себе дальше.

Завелся как-то в одном дворе небывалый дворник.

Оклад на свой счет не принимал, работал за идею.

В правом кармашке у него фельдиперсовая тряпочка – видит, нахаркали сорванцы соплями на побелку, вытащил – протер. В один кон блатные водку кушали на 5-м этаже, после себя насорили, пачек нашвыряли, баллонов пивных не счесть – ерша сооружали, а посреди пиршества наклал кто-то из озорства больше, чем от нужды. Так дворник голыми руками говно убирал, плакал: «Что же вы, человеки, с собою делаете!».

Подивились тому пацаны, положили крепко-накрепко: в падике больше не гадить. Уважили человека труда. Потом дворник по субботам собирал лекции по организации общественного пространства, рассказывал, как не сорить правильно, что делать, если приспичило напрудить, а ты в лифте. Куда черный мешок с мусором ставить и как отвадить детей малых и всяких собак шерстяных класть куда не попадя. Вот как держал двор! И все ласкою, добрым словом и примером – ни слова бранного от него не слыхали. Только пса приблудного, Портоса местного, залупою называл за гладкость розового кожаного носа.

А в одну осень начал пить, да и не остановился больше. Окно открыл и обратным ходом сальто-мортале будто акробат – и нет человека. На асфальте пятно осталось, не смыть его и не стереть. Люди ходют, крестятся: «Божий человек посетил нас в минуту роковую».

Потом дети там поле для классиков разлиновали, скакали немножко.

Несмышленыши еще, что уж.

Антоха Ябрусев развалился в кресле и разглагольствовал:

«А что я? Живу в роскоши, можно сказать. Денег девать некуда, шальную пятихатку на куражи спустить в субботку вообще не проблема. Курить всегда есть – на третьем этаже богачи живут, чуть ли не сантиметр не докуривают, под их балконом побродишь с котомкой – потом неделю дымишь, как Пафф Дедди, бля. Бывает, бычок с помадкой попадается, тогда уж и интим нарисовывается, если кое-какая воображалка имеется у человечка.

Похавать? Да в чем проблема – я сам в магните шабашничаю в доме соседнем, когда колбаса туханет, на прилавок ее не положишь – так нам выдают, хуле делов – ты ее в масле обвари, бацилла и окочурится. Сам на вилку да в рот – вкусно, аж млеешь. Это раз. Петушиных бошек по 35 за кило взял, в кипятке с лавровым листом выварил – обсасывай на здоровье – там самый сок питательный в бошке-то этой.

Что мне не жить-то, братцы? Я пожить вовсе не дурак».

И подмигнул, мерзавец.

Вспоминаю, как угорали в отрочестве.

Жил во дворе пиздюк по имени Стас, ничего особенного – руки, башка пиздюшачья да две ноги. Бегал за мячом, пил воду из полторашки, в санджо играл и прочей детской ересью занимался.

Был у Стаса батя. Неизвестно, что с его тестикулами произошло, то ли он сабмиссив, то ли сисси какой, но почти каждый вечер батя выходил на балкон и писклявым голоском причитал: «Стасик, домой! Заниматься!»

Пацаны потешались, Стасик получал охапку пенделей и лещей, чтобы жилось задорнее, и бежал домой. Лень фабулу развивать, перехожу к делу. Однажды один из дворовых научился подделывать голос бати-сисси, высунулся из окна подъезда на 6-м этаже (чтобы голос донесся с той же высоты, физику тогда даже во дворах знали), и чудесным майским вечером район огласил крик один в один батин:

«Стасик, сосать! Папка с работы пришел усталый!»

Вот видите, какие вы охуевшие стали. Вам сейчас Монти Пайтона подавай и британский юмор, а тогда мы все две недели угорали как заведенные.

Помню по пиздюковщине иду по дачному поселку – жара страшная, марево самое настоящее.

Вдруг мужик меня окликивает, мол, зайди-ка в дом.

Я зашел, а он мне так хитро – хочешь, мол, вкусняшку?

Какой же пиздюк откажется от вкусняшки? Давай.

Он дверь в подпол открывает, полезли, говорит.

Ну полезли. А там холод, тут же кости заломило. Он берет банку с солеными огурцами – тянет мне, мол, вьеби-ка, братец-пиздюк, рассолу.

Я сделал три щедрых глотка и остался угощением доволен. «Каково тебе теперь?» – спросил мужик.