– Ну конечно! – Я рада, даже слишком сильно. – И выпрашивать не надо.

Эшли входит в дом, и я вновь ощущаю это излучение тепла, исходящее от нее, эту жизнь, это сияние. Когда она оказывается в моем пространстве, она действует на меня подобно электрошоку.

– Майкл с вами йогой не занимается?

Я хожу по кухне и вожусь с итальянской кофе-машиной – я с ней еще не очень хорошо освоилась.

Эшли негромко смеется:

– Если бы я его разбудила в такую рань, он бы мне точно голову оторвал. – Она берет у меня кофе, делает глоток и улыбается, глядя на меня поверх края кружки. – Скажем так, йога – это мое, а не его.

– Ага, – понимающе киваю я, подливаю себе кофе и стоя, не совсем понимая, что бы еще сказать.

Когда я в последний раз пробовала с кем-то подружиться? О чем вообще принято разговаривать? Я вспоминаю своих подружек из Нью-Йорка – Саскию, Евангелину, Майю и Трини, своих постоянных спутниц и партнерш по показухе. Мы проводили рядом так много времени, а почти совсем ни о чем не говорили. Наши разговоры вертелись в основном вокруг названий брендов, модных диет и рекомендаций ресторанов, и в то время это казалось таким облегчением – возможность скользить по поверхности вещей, не задумываясь о мраке, лежащем внизу. Но теперь я вижу, что как раз это и было симптомом страшной пустоты, мелкости. Когда умер мой отец, все девушки прислали мне текстовые сообщения, но ни одна из них не позвонила мне. Может быть, тогда я начала догадываться, что наша дружба походила на тонкую корочку льда на поверхности озера, что она была преградой к чему-то более глубокому.

Может быть, Эшли так интригует меня, потому что, кроме нее, мне сейчас больше не с кем подружиться, но в ней есть что-то еще – то, что она кажется мне каким-то образом связанной с чем-то, наполненным смыслом, – и это вселяет в меня бодрость. Она передвигается по кухне, легонько прикасаясь к поверхности мебели, словно бы проверяя вещи на прочность. Похоже, при этом она не замечает моего любопытства. Видит ли она, что я смотрю на нее, словно на спасательный круг, за который можно ухватиться, чтобы не утонуть?

Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Я знаю, что во мне многое достойно ненависти. Я тщеславная, поверхностная, привилегированная, я ничего не сделала для того, чтобы мир стал лучше, я думаю только о трагедии своей семьи и совершенно не задумываюсь о бедах общества. Вместо того чтобы по-настоящему стать хорошим человеком, я стала стараться выглядеть хорошим человеком. Но это не лучшее для начала! Не лучшее начинать снаружи, верно? Покажи мне, что еще я могла бы сделать!

– Не хотите посидеть в библиотеке? – выпаливаю я. – Там теплее.

– С удовольствием! – лучисто улыбается Эшли.

Я веду ее в библиотеку – пожалуй, наименее мрачную комнату в доме. Здесь горит камин, стоит мягкий диван, все книги излучают солидность. Я сажусь и оставляю место для Эшли рядом с собой. Она немного медлит на пороге и пробегает взглядом по книжным полкам, словно ищет что-то. Я гадаю – может быть, ей неловко, она боится запятнать потом бархатную обивку? Я хочу успокоить ее, чтобы она не переживала.

Эшли смотрит в сторону камина, и я понимаю, что она разглядывает семейную фотографию в рамке на каминной доске. – О, это моя семья, – говорю я. – Мама, папа, младший брат.

Эшли смущенно смеется:

– Вы, похоже, очень дружны.

– Были.

– Были?

Эшли не спускает глаз с фотографии. По ее лицу пробегает тень. Наконец она все же подходит и садится со мной рядом.

– Моя мать умерла, когда мне было девятнадцать. Она утонула. Мой отец умер в этом году.

Я вдруг осознаю, что не произносила этих слов несколько месяцев. Внезапно тоска овладевает мной, и я начинаю плакать. Даже не плакать, а горько рыдать. Эшли оборачивается и смотрит на меня широко раскрытыми глазами. «Господи Боже… Она решит, что я ненормальная».

– Господи… Простите меня. Я сама не знала, что моя рана еще совсем не зажила… Просто… Не могу поверить, что моей семьи уже нет.

– А ваш брат? – часто моргая, спрашивает Эшли.

– Он психически болен, так что от него нет никакой поддержки. Простите еще раз – свалила на вас свою тоску.

– Не извиняйтесь.

Я вижу по взгляду Эшли, что ее чувства в смятении. Я оттолкнула ее? Неужели я все испортила? Но вот черты ее лица смягчаются, взгляд становится спокойным. Ее рука тянется ко мне и ложится поверх моей руки.

– А как умер ваш отец?

– От рака. Поздний диагноз.

Я вижу, как Эшли сглатывает слюну.

– О. Как ужасно.

– Да, – киваю я. – Наверное, это самый мучительный уход из жизни – медленно, когда болезнь просто съедает тебя. Казалось, рак будто бы похитил отца, а потом бросил его тело умирать неделю за неделей. А мне пришлось просто сидеть рядом и смотреть на это… и желать, чтобы он умер, чтобы все это закончилось, и папа избавился от боли… но при этом я все равно умоляла отца пожить еще немного ради меня.

Я готова говорить еще, но вижу, что Эшли явно огорчена, и я обрываю себя. Она крепче сжимает мою руку.

– Звучит ужасно, – хрипло произносит она, едва не плача.

Я удивлена и тронута тем, что она так сочувствует мне из-за смерти моего отца. Наверное, она – эмпат (а мне бы так хотелось стать эмпатом!).

Слезы стекают по крыльям носа. Мне бы надо стереть их, но мне не хочется отстранять руку Эшли, и я сижу, и слезы льются и падают на бархатную обивку дивана. Лужицы моей тоски.

– Мне сейчас… очень… одиноко, – еле слышно бормочу я.

– Я даже представить себе такого не могу. – Эшли какое-то время молчит. – А может быть, могу. – В ее голосе что-то вдруг резко меняется, речь становится более робкой. Она словно бы не совсем доверяет словам, которые произносит. – Моего отца тоже уже нет. А моя мама… она тяжело болеет.

Мы смотрим друг на друга. Что-то болезненное и острое пробегает между нами, безмолвное понимание, какое бывает только между людьми, рано потерявшими родителей. Как ужасно жить без них.

– А как умер твой отец? – спрашиваю я, спохватываюсь и прошу прощения: – Извини, можно на «ты»?

– Конечно, – отвечает Эшли и на миг отводит глаза, а когда возвращается ко мне взглядом, я вижу в ее глазах тоскливую пустоту. Она словно бы извлекает старые воспоминания из глубины кладовых сознания. Она разжимает руку. – Инфаркт. Это случилось совершенно неожиданно и было так ужасно. Он был таким… добрым и мягким человеком. По профессии он был стоматолог. Мы были очень близки. Даже тогда, когда я уехала учиться в университет, он мне звонил каждый день. Другие отцы этого не делали. – Эшли приподняла и опустила плечи – почти театрально, как бы пытаясь отделаться от воспоминаний. – Ну ладно. Как я люблю говорить: «Вдыхай будущее, выдыхай прошлое».

Мне это нравится. Я вдыхаю и выдыхаю, но плакать все равно хочется.