– Не надо. Тебе не за что просить прощения.

– Возможно, тебе придется трудно, но не сомневайся в своей силе. Ты – Либлинг. – До меня донесся еле слышный хрип. – Не забывай об этом. Ты должна пробиться – ради Бенни. И ради себя.

Я прилетела в Сан-Франциско, забрала Бенни из Института Орсона, и мы поселились в особняке в Пасифик-Хайтс, чтобы ожидать скорого, но мучительного финала. Организм отца быстро сдавал позиции. Он спал весь день, накачанный морфином. Его тело так распухло и раздулось, что я боялась, что он лопнет, если я его крепко обниму. Когда он спал, мы с Бенни бесцельно слонялись по дому, где прошло наше детство, прикасались к знакомым вещам и задерживали кончики пальцев на их поверхности, испытывая чувство потери. Наши детские спальни, не изменившиеся со времени самоубийства матери, – это были алтари, созданные нашими родителями для поклонения перед теми людьми, которыми мы когда-нибудь должны были стать. Мой принстонский баннер, теннисные трофеи, медали Бенни за победы в соревнованиях по горным лыжам, коробка с шахматами… Семья, которая у нас была раньше.

Мы с братом вместе дежурили у постели умирающего отца. Как-то раз ночью, когда он во сне застонал и заплакал, сражаясь со смертью с такой же силой, с какой раньше сражался за жизнь, мы рядышком сидели на диване и смотрели старые сериалы, которые любили в детстве – «Шоу 70-х», «Друзья», «Симпсоны». Бенни от усталости и под действием своих лекарств наклонился вбок, и его голова легла мне на плечо. Я гладила его растрепанные рыжие волосы так, словно он все еще был маленьким, и, несмотря ни на что, меня посетило чувство невероятного покоя.

Я гадала, что снится моему брату – а может быть, лекарства напрочь отнимали у него сновидения? А потом я задумалась о том, как скажется на Бенни потеря отца. Вдруг он окончательно лишится рассудка? Если так, то кого мне винить на этот раз?

– Не бойся, – прошептала я. – Я позабочусь о тебе.

Бенни приоткрыл один глаз:

– С чего ты взяла, что это обо мне надо заботиться?

И тут он рассмеялся, чтобы я поняла, что он шутит, но почему-то мне стало очень не по себе. Бенни словно бы распознал что-то такое во мне, что было и внутри него. Нечто такое, что жило и в нашей матери. Брат будто бы подсказал мне, как опасно близко я подошла к этой грани.

Наш отец умер внезапно. У него негромко заклокотало в груди и дрогнули руки и ноги. Я думала, что у нас что-то случится перед его смертью – нечто вроде сцены из кинофильма у постели умирающего, и отец скажет мне, как он мной гордится… Но в итоге он не пришел в сознание, и я держала его холодеющую руку в своих руках, и на наши руки падали мои слезы. По другую сторону от кровати на стуле сидел Бенни, он раскачивался назад и вперед, цепко обхватив руками грудь.

Медсестра из хосписа на цыпочках ходила по комнате и предпринимала неизбежные шаги: врач, директор похоронного бюро, автор некролога, юрист.

Я была совершенно растеряна и сделала то, что умела делать лучше всего: достала телефон из кармана и сфотографировала свои руки, сжимавшие руку отца. Нужно было что-то сделать, чтобы запечатлеть эту последнюю ниточку связи между нами, пока все не ушло неминуемо и навсегда. Почти не задумываясь, я выгрузила фотографию в Инстаграм: #мой-бедный папочка. При этом я думала: «Посмотрите на меня. Посмотрите, как я печальна. Наполните эту пустоту любовью». Через несколько секунд посыпались слова соболезнования: «Как жалко тебя… Какое трогательное фото… Ванесса, напиши в личку, хочу виртуально обнять тебя…» Добрые слова от незнакомых людей с щедрым сердцем. Правда, личного в них было не больше, чем в неоновой афише кинофильма. Я прекрасно знала, что через несколько секунд после комментария каждый из этих людей уже перескочил к следующему посту в своей ленте, а про меня забыл.

Я закрыла приложение и не открывала его потом целых две недели.

Мы остались одни – Бенни и я. Только мы теперь были друг у друга.

Виктор прилетел на похороны и обнимал меня, когда я плакала. Но ему сразу надо было улететь обратно, чтобы побывать на политическом фандрайзере[76]. Это было нужно его матери, которую выдвинули кандидатом на пост вице-президента на предстоящих выборах.

Неделю спустя я еще была в Сан-Франциско, разбиралась с делами отца. Виктор позвонил мне. Мы немного поболтали о разных пустяках, и вдруг он подбросил маленькую бомбу:

– Послушай, Ванесса, я тут подумал… Нам стоило бы отложить свадьбу.

– Да нет, все в порядке. Отец не хотел бы, чтобы я что-то откладывала. Он бы хотел, чтобы я продолжала жить, как жила.

На другом конце провода воцарилось неловкое молчание. И до меня дошло, что я неверно поняла Виктора.

– Слушай. Ты шутишь. Ты меня бросаешь? У меня только что умер отец, а теперь ты меня бросаешь?

– Время неудачное, я понимаю… Но потом стало бы еще хуже. – Голос Виктора зазвучал напряженно. – Прости меня, пожалуйста, Ван. Мне очень, очень жаль.

Я сидела на полу в спальне родителей и разбирала старые фотоальбомы. Я вскочила, и куча фотографий, которые я держала на коленях, упала на пол.

– Какого черта? В чем дело?

– Просто я подумал… – начал Виктор и не договорил. – Мне хочется… чего-то большего, наверное? Понимаешь?

– Нет. – Мой голос стал ледяным и стальным от гнева. – Не понимаю. Не понимаю, о чем ты говоришь вообще.

Последовала еще одна долгая пауза. Виктор находился в своем офисе, в этом у меня не было сомнений, потому что до меня доносился приглушенный гул Манхэттена за его окнами, гудки такси, пробирающихся в середине дня через пробки.

– Эта фотография руки твоего отца после его смерти… – наконец произнес Виктор. – Я увидел ее в твоей хронике и похолодел. Если нам предстоит такая жизнь… Понимаешь? Все на тарелочке для всего мира, чтобы все видели. Наши самые интимные моменты напоказ, и все монетизировано, все – наживка для чужих людей. Я этого не хочу.

Я посмотрела на разбросанные по полу фотографии и обратила внимание на одну из них, где был запечатлен новорожденный Бенни – всего через несколько дней после того, как его привезли из роддома домой. Мне тогда было три года, и я осторожно держала его на руках, а мама сидела рядом и обнимала нас, оберегая обоих. И у нее, и у меня взгляд был напряженный. Казалось, мы обе знаем о том, какая зыбкая перегородка отделяет жизнь от смерти. Махни рукой – и она сломана.

– Дело в твоей матери, да? Она почему-то считает, что я поврежу твоему бизнесу? Что я чересчур сильно свечусь?

– Ну… – протянул Виктор.

До меня из динамика телефона донесся звук сирены неотложки, и я невольно задумалась о человеке, которого в ней везут, о смерти, приближающейся к человеку в то самое время, когда неотложка едет неведомо куда в час пик.

– Она не ошибается, – продолжал Виктор. – Твой образ жизни… просто… Картина выглядит не очень хорошо. Наследница трастового фонда, порхающая по миру в дорогих нарядах, – мне это не очень близко. При том, сколько сейчас разговоров о классовом неравенстве… Я хочу сказать… Ты же сама видела, что случилось с Луизой Линтон[77].