Ее руки, обхватившие меня, похожи на тиски. Неприкрытое желание сочится из каждого слога ее фраз, ее дыхание около моего уха сладковато и гнилостно. Узкий коридор, холод от каменных стен, ритмичная клаустрофобия старинных тикающих часов. У меня такое чувство, что я сейчас задохнусь. Или задушу ее.

Ванесса обнимает меня еще крепче. Ей хочется, чтобы я тоже обняла ее. Невзирая на отвращение, я мысленно напоминаю себе, что я не Нина, а Эшли, а Эшли конечно же не откажется обнять Ванессу. Эшли полна любви, понимания и прощения. Эшли жалеет эту рыдающую, болтливую, несчастную девушку, эту чокнутую сиротку. Эшли – человек намного лучше меня.

Поэтому Эшли обнимает Ванессу и ощущает ее ребра, обтянутые кашемиром.

– Ну конечно, мы с тобой подруги, – бормочу я, сглатываю ком, больно сдавивший горло, и слышу щелчок у себя в глотке.

А еще я улыбаюсь, думая о том, что только что оставила в библиотеке.

Одним днем раньше

Ванесса не совсем такая, как я ожидала.

Я это понимаю, как только вижу ее, стоящую на крыльце Стоунхейвена в сумраке. Она такая маленькая. Я всегда представляла ее гораздо более крупной – ясное дело, я столько часов посвятила разглядыванию ее, что она увеличилась и оккупировала мое воображение целиком. А в действительности она худенькая, невысокая и кажется еще более хрупкой на фоне гигантских деревянных колонн фамильного особняка. Такое чувство, что крыльцо и портик могут сомкнуться и поглотить Ванессу целиком. Семейная история съест ее заживо.

Она идет мне навстречу, когда я выхожу из машины и поворачиваюсь к ней с заготовленной улыбкой. И вдруг она резко останавливается и пристально смотрит на меня. Меня охватывает безотчетный страх. Вдруг она каким-то образом узнала меня? Но вероятность этого ничтожно мала. С какой стати Ванессе помнить школьную подружку Бенни? В тот день, двенадцать лет назад, она на меня едва посмотрела. К тому же, даже если бы тогда она рассмотрела меня хорошо, та Нина – пухлая коротышка в бесформенной черной одежде, с розовыми волосами и готским макияжем – очень мало похожа на Нину, которой я стала – стройную, стильную, с модной стрижкой. А еще меньше та девчонка похожа на Эшли – спортивную и харизматичную.

Ванесса в джинсах и худи, поверх которой надет пиджак. Вся одежда такого покроя, что цена видна в каждой складочке. Кроссовки на ней белоснежные, словно кто-то недавно прошелся по ним отбеливателем и зубной щеткой. Но хотя она ухожена до совершенства – ее волосы, ниспадающие на плечи, лежат безупречно, макияж наложен рукой мастера, – что-то все-таки не так. Ее бедра настолько худы, что джинсы на них висят, и ветер качает их складки.

– Ты уверена, что это не домработница? – еле слышно произносит Лахлэн.

– Это Ванесса.

– Не то, чего я ожидал, – бормочет Лахлэн. – Что же случилось с ее «победной жизнью»?

– Мы на озере Тахо, а не в Хэмптонсе. Чего ты ожидал? Бриллиантов и платья от кутюр?

– Элементарной опрятности. Неужели я требую многого?

– Ты ужасный сноб.

Я шагаю от машины к крыльцу и изображаю взглядом удивление, как будто я только что заметила хозяйку дома:

– О, вы, видимо, Ванесса?

– Эшли, верно? О, чудно! О, прекрасно! Вы добрались!

Меня коробит от ее притворных восклицаний. «Господи, – думаю я, – в этой женщине нет ничего искреннего». Я поднимаюсь по ступеням, она идет ко мне навстречу, и внезапно мы оказываемся друг напротив друга. Момент неловкий. Я чувствую, что Ванесса не знает, как точно вести себя со мной – подать мне руку или обнять меня? «Всегда держи ситуацию под контролем. Не будь ведомой – веди сама», – этот урок мне преподал Лахлэн, когда мы с ним впервые вместе вступили в игру. Поэтому я порывисто устремляюсь к Ванессе, сжимаю ее плечи и прижимаюсь щекой к ее щеке. Эшли – учитель йоги, у нее не должно быть никаких проблем с телесным контактом. Ей ведь постоянно приходиться тыкать пальцами в чужие тела и растягивать мышцы учеников, облаченных в костюмы из лайкры.

– Спасибо, что пригласили нас к себе, – говорю я рядом с ухом Ванессы.

Я чувствую, что она дрожит в моих руках, словно пойманный скворец. От нее волнами накатывает запах дикого зверя.

Пока мы обмениваемся любезностями, Лахлэн поднимается на крыльцо, держа в обеих руках по чемодану. Ванесса все еще настолько близко ко мне, что я замечаю, как она напрягается при виде Лахлэна – как олень, заметивший хищника. Ванесса делает шаг назад, тянет вниз рукава блейзера и глаз не сводит с него. Лахлэн неторопливо направляется к нам. Я оборачиваюсь и вижу, что мой бойфренд улыбается самой радостной из своих улыбок.

«Так вот, значит, как у нас дело пойдет», – догадываюсь я.

Но напоминаю себе, что это все напоказ, ради шоу. Здесь вообще нет ничего реального, даже я и та ненастоящая. Мы все тут сплошные фасады и притворство.

Думаю, в школьном возрасте в стенах Стоунхейвена я провела в целом не больше часа – большую часть времени мы с Бенни оставались в домике смотрителя, однако этот дом всегда казался мне невероятно громадным.

Здесь я узнала, что такое «классовые различия» и «наследие», а также что это значит – владеть предметами мебели, каждый из которых дороже автомобиля, что это такое – когда над камином висят портреты твоих предков. Войдя в Стоунхейвен в возрасте пятнадцати лет, я впервые в жизни уяснила, что такие фамильные капиталы – это дарованное постоянство. То есть благодаря таким деньгам тебе не только не придется никогда переживать о том, что ты будешь есть завтра и как вообще свести концы с концами, ты просто будешь существовать в роли звена в непрерывной цепи, уходящей как в прошлое, так и в будущее. Будучи родом из семьи, состоявшей всего из двух человек и никогда не имевшей по-настоящему своего дома (и даже настоящей фамилии, если на то пошло), я мечтала о таком якоре. Бывало, я слушала, как Бенни жалуется на родных, обзывает их «хищными тупыми задницами», я согласно кивала, а сама при этом роняла слюни от зависти.

Стоунхейвен изменил все для меня. Он подарил мне то, к чему можно было стремиться, но также и то, что следовало отвергнуть. Он показал мне бездну, пролегавшую между моей жизнью и жизнью людей, правивших миром. Он пробудил во мне интерес к красоте, остающийся со мной. Когда я выбирала колледж, именно этот интерес сделал свое дело. И я выбрала искусствоведение, а не более практичные сферы деятельности типа экономики или инженерии. Стоунхейвен породил во мне злость, от которой я не до конца избавилась, хотя прошло столько лет.

Внутри дома ничего не изменилось с последнего раза, когда я побывала здесь. Судя по всему, никто и не пытался за эти годы обновить интерьер. Особняк словно бы замер во времени. Тот же полированный комод стоит в прихожей, на нем пара граненых дельфтских ваз, а в гостиной на стенах те же самые обои с рисунком в виде розочек, расписанные вручную. Они немного пожелтели от старости. На площадке парадной лестницы отсчитывают минуты все те же старинные напольные часы. Предки Либлингов по-прежнему взирают с портретов на стенах.