Потом перед внутренним взором возник открыточный образ дизель-электрохода «Россия», на котором лет тридцать тому мы с женой и тогда еще маленьким старшим сыном плыли в компании друзей из Одессы в Батуми. Залитая солнцем палуба, белые борта с сотнями иллюминаторов, маленький бассейнчик, кишащий загорелыми телами, каюты как гостиничные номера, рестораны, бары, ныне покойный композитор Островский, нехотя музицирующий в салоне, – личный гость капитана – и сам капитан, загорелый седой джентльмен с Ллойдовским знаком на лацкане кремового пиджака.

Потом теплоход «Белоруссия». Проплываем Дарданеллами мимо Стамбула, где справа – азиатская часть города, а слева – европейская… Слепящее солнце. Слепящая вода. Тысячи торговцев на лодчонках, которые орут до хрипоты. Грандиозные, неожиданно плоские купола мечетей… Мир света, цвета, неведомых силуэтов и странных, далеких звуков…

«Нет, все это не то», – думаю я, и на «экране» возникает следующая «серия».

Мурманский рыбный порт. Дорога идет по склону сопки. Маленький рейсовый автобусик «поспешает не спеша». И вдруг по левой руке открылся вид на залив, лежащий глубоко внизу, крыша какого-то длинного здания и тысячи, десятки тысяч, миллионы черных мачт, оснащенных какими-то веревками, шевелятся вразнобой, перекрещивая друг друга. Черные корпуса, будто плечами расталкивающие докучных соседей, таких же черных и неугомонных. Хаотичные и гармоничные, подобные шевелению водорослей, движения… Нет, опять не то!..

…Дорога на остров Рюген в ГДР. Машина замедляет ход перед въездом на дамбу. Справа верфи, знаменитые штральзундские верфи, где строят крупные транспортные суда для Советского Союза. У причала стоят прижатые друг к другу бортами новенькие, «с иголочки», похожие друг на друга, как близнецы, созданные по новейшим дизайнерским идеям долгоносые сухогрузы, с поднятыми высоко над палубами многоэтажными надстройками – капитанскими рубками и прочими корабельными службами…

Стоп!.. Вот это, пожалуй, то!..

– Я подумаю, – сказал я директору. И ушел.

Я читал книги, встречался с людьми. Понемногу стали вырисовываться «предлагаемые обстоятельства» – жизнь торгового флота как некая категория, панорама всего явления в целом. Но мне не хватало главного образа, метафоры, в которой был бы заключен код сюжета. Я уже подумывал о том, чтобы отказаться. И тут мне пришло в голову вот что: плавают по океану два судна одного проекта, одного года постройки, все у них одинаковое – и мачты, и машины, и каюты, и даже орнаменты на стенах кают-компании, и камбузы, и количество заклепок на переборках, и гальюны, и приборные доски на капитанском пульте – словом, абсолютно все. И тем не менее жизнь у них разная. У одного все в порядке и с планом, и с графиком движения, и с ремонтом, а у другого решительно все не ладится. На одном служат до пенсии, а с другого бегут после каждого рейса. В чем же дело? А в том, что у них разные команды, разные человеческие комбинации, составляющие их коллективные личностные структуры. Вот и получается, что у «близнецов», так сказать, разные «характеры». Я представил себе это небольшое суденышко, затерянное в огромном океане, подвергающееся всем опасностям, которые испокон веку подстерегают моряков всех стран. Я представил себе этот плавучий островок с населением в тридцать пять – тридцать семь человек, подобранных без учета того, что теперь называют психологической совместимостью, я подумал, что этот небольшой коллектив, временно оторванный от мира, являет собой некую модель общества, со своей субординацией, с неизбежной борьбой за лидерство, со своими страстями и нравственными конфликтами, и понял, что вдруг оказался в зоне своих обычных размышлений о жизни, на территории своих тем. Сомнений больше не было, я должен писать этот сценарий… И вот в момент принятия этого решения приказ извне превратился в приказ самому себе.

Именно этот механизм и занес однажды нас с Ильей Нусиновым в научно-популярное кино.

Теперь уже можно считать общим местом утверждение, что наступило время разработки научных дисциплин на стыках наук – физики там и химии, химии и биологии, палеонтологии и ботаники… Ни у кого эти новообразованные кентавры науки удивления не вызывают, и, наоборот, классическая «просто физика» представляется для широкой публики чем-то существенно более примитивным, нежели астрофизика или электрохимия…

Ну что ж, в этом есть резон. Нынешнее время, видимо, естественнее выражается в несопоставимых словосочетаниях, эксцентричных и взрывных, чем в прежних, спокойных и, казалось бы, незыблемых.

Вот однажды на обсуждении научно-популярных картин много лет тому назад сходная идея и возникла у нас с Нусиновым. Шел разговор о потере интереса широкого зрителя к картинам студии «Центрнаучфильм». Картины эти были скорее учебными пособиями, нежели увлекательными киноновеллами, раскрывающими тайны бытия. И нам в процессе возникшей дискуссии пришло в голову использовать в научно-популярных фильмах приемы и методы игрового кино. Это невозможно, возражали нам, образная система изложения и жанровость несовместимы с системой, оперирующей понятиями часто абстрактными, часто трудно выразимыми словесно.

Мы вспомнили фразу Маяковского о том, что человек, впервые сказавший, что дважды два – четыре, был великим математиком, даже если он пришел к этому выводу, прикладывая два окурка к двум окуркам… Все посмеялись, а мы предложили: хотите, мол, чтобы мы написали сценарий на самую сложно понимаемую тему тем способом, о котором с такой запальчивостью говорили? На какую? Ну, хотя бы про теорию относительности Эйнштейна.

Хорошо, сказали мы. Пусть будет кентавр из образов и понятий. И пришла на ум некая история о том, как трое реальных, знакомых всем артистов едут на съемки, допустим, в Хабаровск, а четвертой в их купе оказывается молодая ученая-физик, возвращающаяся в Академгородок Новосибирского отделения АН. Артисты были А. Грибов, Г. Вицин и А. Полевой – всем хорошо известные, располагающие к себе и узнаваемые, а ученой девицей – Алла Демидова, в те поры совсем неведомая зрителям молодая актриса. По-моему, эта роль была чуть ли не первой ее ролью в кино.

История завязывалась с того, что кто-то из артистов произносил вполне банальную фразу, уж не помню, по какому поводу:

– Все на свете относительно, как сказал старик Эйнштейн.

На что немедленно отзывалась Демидова:

– Во-первых, это не так, а во-вторых, Эйнштейн никогда такой чуши не говорил.

И слово за слово возникал общий разговор, в котором Демидова начинала объяснять своим невежественным попутчикам самые основные позиции эйнштейновского учения, причем рассказу о теории относительности помогали и поезд, и вагон, и встречный состав, и мультипликация… И, как в обычном человеческом коллективе, одному этот рассказ был очень интересен, другому – не очень, а третьему – вовсе нет. Грибов продремал во время всего рассказа на своей полке, и когда Демидова, сказав все, что имела в виду, замолчала, он вдруг неведомо почему пробудился и, позевывая, спросил:

– Вот вы хотели рассказать о теории относительности… Что же это такое?