Детективы откинулись на спинки своих стульев и скрестили руки на груди. Казалось, что Лоре удалось перехватить инициативу. Бровастая оправилась первой:

— Этот ключ, который, по вашим словам, находится у нее, она…

— Находился, сейчас нет. Я забрала его у нее.

— Вы забрали его у нее? Вчера? Когда пришли к ней на баржу и напали на нее?

— Когда я что?! Нет, я не нападала на нее, я не…

— Мисс Льюис подала на вас жалобу, Лора, — сообщила Бровастая, — она…

— Да это чушь! Полный бред! Я на нее не нападала! Это она меня толкнула! Видите?! — Лора указала на синяк на лице. — Она толкнула меня, и я упала, но… разве дело в этом? — Она повернулась к Нервному Парню: — Разве вы не должны что-то делать? Что-то говорить? — Она ткнула пальцем в пластиковый пакет с ножом. — Там есть мои отпечатки пальцев? Их ведь там нет, правда?

— Результаты экспертизы еще не готовы.

— «Экспертизы»? Отпечатков пальцев? — Она насмешливо засмеялась. — Вы так ни хрена и не нарыли? Послушайте, вы собираетесь предъявлять мне обвинение или нет? Потому что, если нет…

— Мы собираемся предъявить вам обвинение, Лора.

Надежды рухнули.

— Но… ключ, — пролепетала Лора. — Разве вам это ни о чем не говорит?

— У вас был мотив, возможность и средства преступления, — решительно заявила Бровастая, загибая пальцы. — Вы солгали нам о серьезности своей ссоры с Дэниелом. На вашей одежде нашли его кровь. Среди ваших вещей было найдено орудие убийства.

— Оно не мое! — заплакала Лора. — Ключ, это наверняка… пожалуйста!

Она посмотрела на Лысого, который, казалось, сам едва сдерживал слезы. Чтобы не встретиться с ней взглядом, он посмотрел сначала на стол, а потом на Нервного Парня.

— Сейчас мы отведем ее вниз, где предъявим официальное обвинение, — сказал он.

— Пожалуйста, не надо, — снова попросила Лора. Протянув руки к Лысому, она хотела умолять его, броситься к его ногам, предложить ему себя, но в комнате уже были полицейские в форме, и кто-то помогал ей встать со стула.

Они обращались с ней вежливо, но от их обходительности стало только хуже. Она начала их отталкивать и отбиваться.

— Лора, — слышала она взволнованный голос Лысого, в котором звучал упрек. — Лора, перестаньте, не делайте этого…

Но она хотела этого, хотела драться, хотела, чтобы ее схватили, бросили на землю и вырубили. Хотела забыться.

Карла дважды переоделась, три раза начала и бросила писать письмо Тео и на четвертом черновике приняла наконец решение, которое сочла правильным. Она решила, что, вместо того чтобы сбежать, она все-таки придет к нему на ужин и, как обычно, останется на ночь, а утром ускользнет, оставив на столе письмо.

Она заказала такси до вокзала Кингс-Кросс на одиннадцать тридцать утра, так что у нее будет достаточно времени, чтобы заехать на Хейвордс-плейс и забрать вещи, которые она по глупости туда отнесла. Собачий поводок, письма и блокнот Дэниела. Она не могла допустить, чтобы Тео их нашел. Она не хотела, чтобы он столкнулся с той реальностью, в которой оказалась она, у него не было ее твердости духа. Достаточно и того, что эта реальность в конце концов сделала с ней.

Как жаль, что Дэниел не нашел лучшего применения своим талантам! Вот о чем думала Карла в тот день, когда забрала блокнот с баржи и потом листала его, сидя на диване у себя дома. Он так потрясающе рисовал, так тонко передавал выражение лица, улавливая движения и нюансы. На бумаге он проявлял сопереживание и чуткость, которых, казалось, был напрочь лишен в реальной жизни.

Она чувствовала себя виноватой из-за этих мыслей, из-за того, что вообще стала смотреть его блокноты и альбомы: Дэниел всегда подчеркивал, что они не для чужих глаз, что он рисовал для себя. Раньше Карла считала, что причиной являлась его неуверенность в своем мастерстве, но теперь она не была так уверена. Ей становилось не по себе, когда она смотрела на листы со своим изображением, потому что теперь она убедилась в том, что раньше только подозревала: в любви Дэниела к ней было что-то неправильное. Хуже того, она боялась, что и ее любовь к нему была такой же. Чувствуя и вину, и неловкость, и страх, она все же не могла перестать листать страницы, потому что его рисунки были прекрасны.

В них все было идеализировано. Дом на Лонсдейл-сквер, где выросли они с Анджелой, а Дэниел провел раннее детство, больше походил на замок, чем на викторианский особняк. Вокруг него был разбит скорее целый парк, нежели обычный лондонский сад. Молодой Дэниел был изображен шире в плечах и мускулистее, а когда она увидела Бена, у нее перехватило дыхание. Настоящий херувим с ямочками на щеках и наивным взглядом олененка: Дэниел прекрасно уловил щедрость его улыбки, мягкий завиток волос на затылке. Сердце у нее едва не разорвалось.

Она отложила альбом.

Когда Карла снова взяла его в руки и стала разглядывать страницы, пытаясь уловить смысл нарисованной истории, она поняла, что идеализации подверглось далеко не все. Изображения Анджелы, например, были безжалостными: костлявая, полураздетая, опустившаяся пьяница. Но Дэниел не пожалел и себя. Хотя в образе Ареса он представал внешне красивым, душа его была черной. Он был злым, издевался над младшими ребятами в школе, за что сам не раз подвергался побоям. Соблазнял и бросал юных девушек, которых считал либо наивными, либо идиотками. Третировал и унижал свою мать. Карла подумала, как же это странно, как чудовищно и одновременно трогательно видеть Дэниела злодеем, зная, что таким он изобразил себя сам. Почему, вместо того чтобы сделать себя героем своей истории, он превратил себя в негодяя? Это причиняло ей невыносимую боль. Но по мере того как она переворачивала страницы, этот кровоточащий комок боли прямо под грудью начал потихоньку рассасываться, и на смену ему пришли страх и подсознательная уверенность в том, что лучше отложить альбом, закрыть его и никогда больше не открывать. Но где-то на середине она снова увидела себя изображенной с Беном на руках в тот солнечный полдень, когда приехала на Лонсдейл-сквер. Что это за день, она поняла сразу и отвести взгляд уже не могла.

Дэниел изобразил Карлу одетой в платье, ее длинные волнистые волосы ниспадают на голые плечи, а Бен — потрясающий, чудесный Бен — улыбается и смеется, сидя у нее на бедре. На балконе стоит Дэниел — его хмурое лицо наполовину скрыто в полумраке — и наблюдает, как Карла передает Бена Анджеле. Перегнувшись через перила и оказавшись под лучами солнца, Дэниел кричит и машет тете, но та уже отвернулась, не заметив его. Его маленькое личико вытягивается от разочарования и обиды.

На следующем рисунке уже вечер. В игровой комнате Дэниел в одиночестве смотрит телевизор. Он встает и идет наверх, в спальню матери, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но ее там нет. Тогда он возвращается в свою комнату и видит, что его маленький кузен проснулся, слез с матраса, на котором спал, и теперь лежит на полу. Он рисует и пишет что-то в альбоме, а вокруг разбросаны другие альбомы, страницы которых испещрены его уродливыми каракулями. На лице Дэниела тщательно прорисовано страдание: Бен испортил все его рисунки, все так старательно и любовно нарисованные комиксы! Вне себя от горя он зовет мать, но никто не приходит. Он ищет ее, заглядывает во все комнаты, пока наконец не добирается до кабинета. Дверь закрыта, но он слышит внутри какой-то шум. Осторожно толкает дверь, и вот она — сидит верхом на мужчине, на каком-то незнакомце, на человеке, которого он никогда раньше не видел. Голова ее запрокинута, рот широко открыт. Она поворачивается, замечает испуганного сына и начинает смеяться. Дэниел со всех ног бросается прочь.