Притиснутая к его груди, плавясь от его запаха, чувствуя, как ускоряется ток крови, я замерла, как мышка. Услышала, как протянули с того конца стола:

— О-о-о… всё ясно.

— Что это тебе ясно, может, она его младшая сестрёнка? — вопросил незнакомый мне по-мальчишески звонкий голос. — И он отгоняет от неё ухажёров?

— И с этой целью нацепил на неё свадебную серьгу! — вокруг загоготали.

Я невольно потянулась прикрыть ухо, но пальцы Хена поймали мою руку и мягко отвели. Я вскинула на него недоумевающий взгляд. В синих глазах промелькнула непонятная тень — как будто Хен собирался что-то сказать, но передумал. Улыбнулся невинной улыбкой. Играет на публику, всё ясно.

— Всё с ними ясно, — повторил чей-то голос в такт моим мыслям. — Скучно! Все самые красивые девушки уже кем-то заняты.

Хен отпустил меня, и я наконец смогла нормально дышать.

Тут же получила в другой бок очередной тычок от Лидайи. Это был явный призыв к действию, но я сделала вид, что ничего не заметила.

Праздник тянулся, шёл, буйствовал. Кто-то уходил, кто-то приходил новый, вино лилось рекой. Чтобы хранитель не привязался, комнату накрыли пологом и веселились так, как только могут веселиться студенты на исходе сессии.

Через полчаса я обнаружила себя в компании смутно знакомого стихийника с третьего курса. Он шутил, я смеялась, а потом заметила, что Хена в комнате нет — и сразу желание смеяться пропало, стало как-то скучно и грустно. Я заметалась взглядом по лицам, отыскивая Лидайю. Поняла, что её тоже нет, и сердце сразу забилось сильнее, стало жарко и душно, люди и их голоса словно отдалились, как будто меня запихнули в маленькую гулкую коробку.

Я не знала, что именно задумала Лидайя, она не посвящала меня в свои планы. Но то, что они с Хеном пропали одновременно, наводило на мысли, что наступление началось.

И стоило мне так подумать, как дверь открылась, и внутрь скользнула Лидайя. Она нашла меня взглядом и призывно помахала рукой. Я протолкалась между людьми и вышла вслед за Лидайей наружу.

Благодаря пологу звуки праздника словно отрезало. Тишина упала плотным занавесом, я даже покрутила головой, пытаясь уловить хоть какие-то отголоски.

Лидайя подвела меня к соседней двери:

— Всё, иди!

Пока я хлопала глазами, открыла дверь и втолкнула меня внутрь.

Это тоже была явно студенческая комната — с неубранной кроватью, столом, заваленным учебниками, и схемами магических токов на стенах. Хозяин отсутствовал: видимо, праздновал вместе со всеми. Я снова поразилась общительности и находчивости Лидайи: ну вот как она узнала, что эта комната пустует? Впрочем, неважно.

Хен стоял у окна. На стук двери он обернулся, а увидев меня, явно удивился:

— Сатьяна? А где Лидайя? Она притащила меня сюда, велела ждать, а сама исчезла.

Я неловко пожала плечами. Внутренне прокляла Лидайю: и это всё, что она придумала? Увести Хена под предлогом важного разговора, а потом притащить туда же меня?

Но в голове слегка шумело — даже не от вина, хотя я выпила полкружки, а скорее от осознания, что мы наедине, что наступил решительный момент, что надо действовать, сейчас или никогда. Ладони вспотели, зачесались, невыносимо захотелось вытереть их о юбку, но под взглядом Хена я это сделать не могла.

Наверное, для начала надо хотя бы подойти поближе. И я решительно направилась к окну. Хен не мешал, только молча, с лёгким удивлением наблюдал за мной.

Советы Лидайи мельтешили в сознании, сливаясь в бессмысленную мешанину.

«Сядь рядышком. Взгляни на него. Посмотри на губы, приоткрой свои — он сразу отреагирует, вот увидишь. Ещё можно вертеть что-нибудь в пальцах, как будто играешь, на уровне груди, тогда сперва он заметит движение, а потом уже взгляд опустится на грудь — и всё, полдела уже сделано».

Когда я слушала её, все эти уловки и ухищрениями казались мне откровением. Но сейчас, наедине с Хеном, в ночной тишине, всё стало каким-то глупым и ненужным. А на первый план вышло желание выяснить наконец самый важный для меня вопрос. Получить чёткий ответ раз и навсегда, чтобы не тешить себя надеждами и не загораться так жарко от ничего не значащих мелочей.

И я, едва добравшись до окна, остановившись напротив Хена, жамкая непослушными пальцами мягкую ткань юбки, бахнула:

— Я тебе не нравлюсь?

Кончики пальцев похолодели, оглушительно заколотилось сердце. Я смотрела на Хена, который, в свою очередь, смотрел на меня. Молчание всё длилось, хотя на самом деле, наверное, прошло не дольше мгновения.

Потом Хен криво усмехнулся и спросил:

— С чего такие вопросы?

Это была очень искусственная, ненатуральная усмешка. Я видела, что ему было совсем не до смеха, он просто пытался свести всё к шутке. На лице проступило напряжение.

— Ответь… — потребовала я.

Он перестал улыбаться. Нахмурился, бросил взгляд в окно — как будто ему неудобно было выдерживать мой и срочно требовался предлог отвернуться. Что-то буркнул сквозь зубы.

— Что?

Хен метнул на меня недобрый взгляд. Отрывисто бросил:

— Не надо, Сатьяна. Ты же ничего обо мне не знаешь.

— Почему не знаю?

Что ещё мне нужно о нём знать, кроме имени, возраста, происхождения, его семьи? Или он хочет сказать, что его родственники меня не примут? Или что у него есть какая-то тайна? Но даже если так, какое отношение она имеет к моему признанию? Я ведь полюбила его не из-за имени или происхождения и не из-за его семьи.

На миг сердце болезненно трепыхнулось: а вдруг невеста? Потом я напомнила себе, что невеста невестой — а я официально его жена. И если есть что-то, что я должна бы знать, сейчас самое время мне это сказать.

Хен поморщился, но пояснять не стал. Вместо этого спросил:

— Зачем тебе это?

— Что «это»?

Мне захотелось отступить. Хен реагировал вообще не так, как я ожидала или могла ожидать. Ладно попытка отшутиться — это можно было предположить. Но странные упрёки или эти вопросы… я не понимала, к чему они.

— Зачем тебе… — он запнулся, на время отвёл глаза. Потом снова полоснул беспощадным недобрым взглядом. — Чего ты хочешь добиться вот всем этим? — он неопределённо дёрнул подбородком. — Зачем ты…

Не договорив, он отвернулся, упёрся руками в подоконник, длинно и судорожно выдохнул. Повесил голову, потом покачал ею. Резко повернулся.

— Зачем тебе я? — повторил тоскливо и как будто с некоей беззащитностью, уставшим безразличием, когда уже нет сил сражаться и хочется просто сдаться.

— Тебя это так сильно раздражает? — проговорила я, почти не слыша, что именно говорю. Сердце пустилось вскачь, оглушительно, от напряжения темнело в глазах.