— Хорошо, — вежливо пообещал Данилов, зная наперед, что не станет звонить Колосовой, не та у них степень близости.

Где-то через полчаса зазвонил внутренний телефон.

— Владимир Александрович? — теперь голос Поляковой звучал официально-холодно. — Зайдите, пожалуйста, к Олегу Тарасовичу. Прямо сейчас, он ждет.

«Сначала Скибкарь ему понадобился, потом я, — подумал Данилов, вылезая из-за стола. — Что за дела?»

Аудиенция оказалась короткой.

— Я смотрю, Владимир Александрович, у вас там собирается нечто вроде клуба, — сухо сказал заведующий кафедрой, даже не пригласив Данилова сесть. — Не поваживайте, гоните в шею. Рабочее время — для работы. Спасибо.

Заведующие кафедрами, вне зависимости от полученного воспитания, разговаривают вежливо (если, конечно, не вывести их из себя). Никаких «вы свободны» или «убирайтесь с глаз моих долой!», или тем более «пошел к такой-то матери!». Вместо всего этого можно сказать: «Спасибо», а тон, которым оно произнесено, скажет все за себя.

Данилов кивнул шефу на прощанье и вышел в приемную. Ирина Георгиевна, встретившись с ним взглядами, нахмурилась и стянула губы в куриную гузку — не в духе шеф отчего-то. Данилов в ответ улыбнулся и подмигнул, давая понять, что все хорошо.

А все и было так. Сегодня шеф не в духе, завтра будет все нормально. Какое ему дело до смены настроения у начальства? В последнее время Данилов заметил, что стал гораздо реже раздражаться и, как принято говорить, стал меньше брать в голову. И это ему нравилось. Давно бы так. К тому же чем меньше берешь в голову, тем реже она болит.

Задумавшись как-то в метро (не все же читать там, иногда, разнообразия ради, и поразмышлять можно) о причинах, вызвавших подобную перемену, Данилов нашел сразу несколько. Во-первых, рождение дочери. С маленькими детьми много хлопот, но радости от них еще больше. Улыбнется тебе такая кроха, и ходишь потом несколько дней счастливый-пресчастливый, а потом она снова улыбнется… Даже интересно, как у таких маленьких получается так здорово улыбаться? Их же никто никогда этому не учил. Неужели инстинкт, хотя, наверное, не инстинкт, а врожденное качество. И куда с возрастом исчезает подобное качество? Взять хотя бы Никиту. Еще не очень взрослый, а улыбаться не умеет, только зубы скалит. А ведь определенно умел в детстве.

Во-вторых, не могла не сказаться спокойная и размеренная жизнь. Работа, дом, работа, дом… Ни командировок, ни общежитий, знакомый и удобный уклад. Обывательщина, короче говоря, но в ней есть свои преимущества и плюсы. И ведь много их.

В-третьих, совершенно неожиданно оказалось, что больная нога располагает не только к неспешному перемещению в пространстве, но и к таким же суждениям и сдерживанию эмоций. Именно так. Начинаешь придавать меньше значения тому, чему много значения придавать не стоит, перестаешь раздражаться по пустякам, даже дураки уже не достают, а только веселят. Сплошной позитив. Раньше бы, может, и надерзил бы шефу в ответ на «гоните в шею», а сейчас усмехнулся про себя и ушел. В результате завтра или послезавтра шеф забудет о своем ценном указании. А дерзость он бы на всю жизнь запомнил бы, до самой встречи с Альцгеймером. Старина Конфуций был прав, когда советовал совершенствовать себя, чтобы принести спокойствие другим.

— А Карлсон определенно был конфуцианцем, — вслух подумал Данилов.

Недаром же он то и дело призывал к спокойствию и не придавал значения неприятностям. Пустяки, мол, дело житейское.

Сидевшая справа пожилая женщина опасливо покосилась на Данилова. Он как можно приветливее улыбнулся ей. Женщина встала и ушла в другой конец вагона. По пути дважды оглядывалась — не идет ли за ней странный человек.

Звонков и сообщений от «любимых женщин» не было с прошлого года. Данилов уже почти и думать забыл об этом. Иногда, бывало, шевельнется в голове мысль: «Кто же это все-таки развлекался?», но ее быстро заглушат другие, более важные и нужные мысли.

И вдруг — снова-здорово. Сообщение: «Ты еще помнишь меня, любимый?» — и звонок на мобильный. В половине десятого вечера. От абонента, пожелавшего остаться неизвестным.

— Я — подруга матери вашего будущего ребенка… — затараторил писклявый женский голос.

Данилову вдруг захотелось взять шутников на понт. Вдруг сработает?

— Я не хотел звонить сам, — сказал он, — думал, что пошутили и будет. Но раз вы начали снова, то пеняйте на себя. Я знаю, кто это организовал. Даю один день на то, чтобы извиниться. В противном случае обещаю, что будет громкая огласка. Это не смертельно, но крайне неприятно. Всего хорошего. Спокойной ночи, приятных снов.

Вышло как надо — сухо, веско и убедительно. «Подруга матери будущего ребенка» ничего не ответила и отключилась. Данилов попытался представить, кто именно может явиться к нему завтра с извинениями. Если, конечно, кто-то явится. Согласно канонам детективного жанра должен был прийти кто-то из тех, кого при любом раскладе нельзя было бы заподозрить. Кулешова Данилов уже не подозревал. Во-первых, потому, что тот вроде как успокоился и больше к Данилову не придирался. Во-вторых, потому, что вся история уже стала похожа не на месть, а на какой-то фарс с непонятными мотивами.

На следующий день Данилов пришел на работу не в самом лучшем расположении духа. Мария Владимировна колобродила до пяти часов утра. Стоило ей замолчать, как соседи за стенкой начали орать друг на друга. Нашли, называется, время. Слов было не разобрать толком, но в такую рань наиболее вероятной причиной для выяснения отношений является чье-то запоздалое возвращение домой. К тому времени, как соседи успокоились, засыпать уже было бессмысленно. Результат ночного бдения не заставил себя ждать: голова стала тяжелой, какой-то дурной, а в затылке поселилась ноющая боль.

От метро до больницы Данилов шел медленно, вдыхая полной грудью морозный воздух и прислушиваясь к организму. На десять часов была назначена операция по удалению забитого камнями желчного пузыря у пятидесятипятилетней женщины.

Данилову предстояло давать наркоз, а для этого следовало определиться с самочувствием. С одной стороны, не очень-то хорошо просить о замене, если пришел на работу, ибо раз уж пришел, так делай дело, но, с другой стороны, и рисковать нельзя. Тормознутый, плохо соображающий врач не столько поможет, сколько навредит. А с бумажками на кафедре поработать да со студентами занятие провести можно вполне. Здесь ошибки исправляются легко. Написал не то — исправил, оговорился — сказал, как надо.

Потоптавшись с минуту у входа в корпус, Данилов понял, что замена ему не потребуется. Все нормально, а то, что голова слегка побаливает, так не страшно. Стоит заняться делом, как она забудется.

Никто не ждал Данилова возле кабинета, чтобы покаяться и извиниться. Данилов не возражал бы, если неизвестная личность захотела сначала извиниться, а потом покаяться, какая разница, лишь бы удовлетворить любопытство, снова овладевшее им со вчерашнего вечера.