Мерцатель урчал у груди, как большой и толстый кот, вибрировал и щекотал, но мне так хорошо было и от звуков, и от его тёплого тельца, что на миг зажмурила глаза, чтобы помолиться. Может, всё не так уж и плохо? Мы живы.

— Ты ранен, — обеспокоенно прошептала я, очнувшись. — Сможешь идти?

— Со мной всё в порядке, Рени. Теперь всё хорошо.

Десяток вопросов крутился в голове. А как же кровь? Как же холодное лицо? Что-то было не так, но я не рискнула высказать вслух сомнение. Он не может лгать — я помню, а значит говорит правду. При Орландо лучше не выяснять отношения. Я потерплю. Но однажды ему не отвертеться. Я из рода Пайн, а мы умеем быть очень убедительными и настойчивыми.

Орландо вёл нас вперёд. Петлял меж деревьев. Странная местность, однако. Не лес и не горы — нечто среднее. Какие-то возвышенности и могучие стволы. Корявые корни выступали из земли, и я сбила, наверное, в кровь ноги, но не смела жаловаться. Терпела, глотая слёзы, когда спотыкалась. Не падала носом в густой мох только благодаря твёрдой уверенной руке Гесса, что поддерживала меня.

Я уже готова была сдаться и рухнуть на землю, когда Орландо остановился. Среди деревьев прилепился неказистый домишко. Я бы ни за что и не заметила его, если бы брела сама.

— Мы пришли, — заявил Орландо и первым уверенно потянул невидимую для наших глаз дверь на себя.

Наверное, я никогда не была так счастлива, как в этот миг.

Гесс

Орландо хозяйничал уверенно, словно вернулся домой. Он бесшумно двигался в темноте и безошибочно находил нужные ему вещи: фонарь, дрова для камина. Деловой, собранный, тошнотворный. Так бы и врезал по его прекрасному лицу. Пришлось закрыть глаза и восстановить дыхание, чтобы успокоиться.

Рени тихо сидела рядом. Мы так вымотались, что не стали ничего искать — опустились прямо на пол. Мерцатель тарахтел, как мотор её несравненного ЖМОТа. Трусишка достаточно выносливым оказался. Но он мой том, поэтому должен вытерпеть любые невзгоды, пока я жив. Какие бы байки ни рассказывали про кровочмаков, мы всё же не бессмертны, если знать, конечно, как убивать. Во всех остальных случаях есть множество вариантов выжить.

Сейчас сложнее всего оставаться в человечьем обличье. Прям на грани. Я не изменился, наверное, только чудом. Рени обрадовалась бы, увидь меня, к примеру, в низшей ипостаси. И эти чёртовы Орландовские мстители таки убили меня. На время.

Во мне сидело два их «подарочка» из шести — гладкие железяки, что вошли в грудь. Четыре навылет. Пули — так они называли их здесь. Из того самого оружия, из которого я не умел стрелять. На Зеоссе убивают по-другому. Более изощрённо. Но, может, это и к лучшему, что я здесь. Я справлюсь. Нужно только немного времени.

— Я выйду. Соберу хворост. Я быстро, — Орландо стрелял словами, как заведённый. Иди, дорогой, можешь и надолго. Лишь бы не влез ещё куда-нибудь. Как только за ним закрылась дверь, я выдохнул.

Рени сидела, скукожившись, пытаясь справиться с болью. Я чувствовал, как она сдерживает дыхание за плотно стиснутыми зубами.

— Послушай меня, — я легонько встряхнул девушку, — у нас слишком мало времени, а нужно сделать кое-что. Пожалуйста, только не спорь со мной, ничему не удивляйся.

— И ни о чём не спрашивай — я помню.

В голосе её ирония. Это хорошо: значит боевой дух на месте. Я осторожно начинаю снимать с неё лохмотья, что некогда были перчатками. Молчит, хоть в глазах её — удивление. Я знаю, слышу. Ей хочется спросить, что я делаю. Грязно домогаюсь, — улыбаюсь, не произнося ни слова. Жаль, что она не умеет читать мысли. Смотрю в глаза.

— Не бойся. Помнишь, как было с царапинами от когтей Бита?

Она медленно кивает, заворожённая. Я немного давлю на неё — что делать. Сейчас только сопротивления не хватало для полного счастья. Осторожно прикасаюсь губами к ссадинам и закрываю глаза. Её кровь. Её запах. Можно сойти с ума. Но сейчас не время терять голову. Провожу языком по каждой ранке. Медленно. Наслаждаясь. И даже не потому, что чувствую вкус её крови, нет. Это она — всего лишь. Ей больно. А я радуюсь, что могу помочь.

Я задираю подол её платья и снимаю порванные чулки. Стараюсь не смотреть на белизну кожи. Только раны. Меня интересуют её раны. Провожу пальцами по сбитым коленям. Касаюсь губами и языком. Рени вздрагивает. Не от боли — от неожиданности. Трепетная птица в моих руках. И ей приятно — это я тоже чувствую очень остро.

Лечу израненные ступни, сбитые в кровь пальцы ног.

— Ты… с ума сошёл! — ахает она и неожиданно запускает свои ладони в мои волосы. — Это… недопустимо! Неправильно!

— Зато ты больше не будешь мучиться, — произношу глухо и тянусь к её губам. Вихрь безумия. Жадно. Неистово. Глубоко. До нестерпимого жара. До стона, что вырывается из наших глоток почти одновременно.

Я глажу её плечи. Она крепко обнимает меня за шею. Отрываюсь только чудом, балансируя, чтобы не перешагнуть грань.

— Ты должна мне помочь, Рени, — командую властно, начиная лихорадочно стягивать одежду. — Быстрее. Пожалуйста.

Она вспыхивает. До слёз.

— Гесс… — пытается возразить, но я ей не даю это сделать.

— Это не то, что ты думаешь, Рени.

Но она уже и сама понимает. Я ловлю её остановившийся от ужаса взгляд. Рени смотрит на мою голую грудь. Прижимает пальцы ко рту. Нижняя губа закушена до крови. Полосы лжи. Отметины от пуль. И две раны, которым я намеренно не дал зарасти.

— Держи меня за руки. Так крепко, как сможешь, — она подчиняется. Не спорит и не возражает. В её пальцах — неожиданная сила. Обхватывает запястья кольцом. — Только не дрогни, не отпрянь, — умоляю я. Рени кивает, полная решимости. И тогда я закрываю глаза. Сосредотачиваюсь. Напрягаюсь. Выгоняю из тела застрявшие пули. Это больно, но необходимо. Я выгибаюсь дугой, почти теряя сознание. И только её руки удерживают меня на краю. Два живых браслета из её пальцев. Горячие ладони, которым я могу доверять.

Обе пули падают на пол с глухим звуком. Ударяются о дерево. А я обмякаю. Всё очень быстро. Минута — не больше. А кажется, будто по мне прошагало столетие.

Рени прижимает меня к груди. Гладит, успокаивая, по спине. Кто ещё делал так для меня? Разве что мама. Очень давно. Так давно, что и не вспомнить.

Я отстраняюсь и застёгиваю рубашку. Бросаю взгляды и встречаюсь с её решимостью в глазах. Она не даст мне спуску — я знаю. Забросает однажды сотней своих вопросов. Но это случится не сейчас. Запахиваю плащ и слышу, как в дверь входит Орландо. У него тоже есть вопросы, но он молчит почему-то. Может, ждёт удобный момент. А может, копит информацию, чтобы однажды ударить. Но именно сейчас ему не выгодно ссориться и выяснять отношения, иначе останется совсем один, а он этого не хочет. Доновский сын бесит и раздражает меня, но мне его жаль

— как ни крути.

Он принёс какие-то сучья, и я понимаю: поход за топливом — предлог, чтобы оставить нас наедине и подслушать. Подсмотреть. Скорее всего, он всё видел. Но я сейчас не в состоянии копаться в его мыслях — нет ни лишних сил, ни энергии.