Склеенная глинкой да слюнкой русская бригада таяла с каждой минутой. Фон Пламмет переправил, наверное, вдвое больше пушек, чем имелось у Росского, и сейчас использовал их до конца.

«Что станешь делать, Фёдор?» – спрашивал себя полковник гвардии. Что делать, если у Сажнева в центре осталось едва четыре с лишним сотни штуцерных, а у пруссаков прямо перед деревней – вдесятеро больше, и стрелков настоящих, метких и пулям не кланяющихся?

Но сегодня был не их день, а югорцев. Югорцев и их штуцеров. Не вставая под огнём, лёжа или с колена, не высовываясь из-за фашин, солдаты Сажнева стреляли, наверное, вдвое чаще своих тирольских визави. Спешили, обжигали пальцы, вкладывая новый патрон, выцеливали и стреляли. Иной из штуцерных, не щадя себя, вскакивал, торопясь лишний раз пройтись шомполом, сбивая пороховой нагар, чтоб ружьё било ещё точнее и дальше, – хотя Сажнев и орал, надсаживаясь, чтобы никто и не думал подниматься и оружие перезаряжали б только лёжа.

А вражеские колонны наползали, неся потери, но охватывая с боков русскую позицию. Как могли, отстреливались штуцерные, по колоннам, уже приблизившимся на пушечный выстрел, била артиллерия, и картечные гранаты исправно рвали математически правильные прямоугольники чужой пехоты. Гусары Княжевича и второй раз опрокинули чёрных драгун, за тылы Росскому пока волноваться не приходилось. Надолго ли – другой вопрос…

Плотный строй гвардионцев застыл за домами, в центре позиции, подальше от переднего края, их Росский берёг для решительного момента. Гордясь выучкой и стойкостью, гренадеры застыли, лишь взяв тяжёлые ружья «к ноге». Молчаливые ряды ждали приказа.

Всё чаще и решительнее огрызались русские пушки, стараясь в первую очередь выбить прусскую артиллерию, наступавшую вместе с пехотой. Но широко раскинувшаяся подкова всё наливалась и наливалась тёмной силой, и Фёдор Сигизмундович понимал, что фон Пламмет сейчас захлопнет капкан, и неизвестно ещё, кому хуже от того, что софьедарцы торчат на восточной дороге, отбивая наскоки просочившихся в тыл кавалеристов.

– Всё, пошли, Фёдор! – Вяземский невольно взялся за рукоять сабли. – Не выдержал Пламмет, не выстоял!

– Как бы не так, – отмахнулся Росский. – С двух сторон прёт, и я не я буду, если и на центр сейчас не надавит. А все резервы нам потребны на флангах. Возвращай Княжевича, Михаил Константинович. Он сейчас тут нужнее, чем на дороге.

Начальник штаба кивнул.

Теперь уже артиллерия разговорилась вовсю. Рвались гранаты пруссаков, подскакивали и разваливались бревенчатые избушки Заячьих Ушей, кое-где занялись пожары. Но хорошо укрытые русские орудия били чаще и метче прусских – Росский видел, как от удачного попадания взорвался зарядный ящик, как разлетелся лафет и подброшенный вверх ствол закувыркался, словно палица, Иваном-богатырём к небу кинутая для испытания собственной силы.

Однако по размокшим склонам неуклонно, неостановимо шагали чёрные и синие шеренги, через равные интервалы с истинно германским орднунгом окутываясь дымом залпов. А большинство русских ружей по-прежнему молчало – солдаты тискали нагретые ложа, словно любимых жён, про себя уговаривая «не выдать».

Успеем дать только два залпа, а потом – в штыки, заставлял себя думать холодно и отстранённо Росский.

Полковник не отрывался от подзорной трубы, считая шаги и секунды, потому что ошибиться здесь нельзя – залп двух шеренг Пламмета должен был прийтись в фашины, и только после этого остававшиеся в центре батальоны володимерцев должны были двинуться вперёд.

Прямо под третий залп, который они обязаны выдержать – и упредить своим собственным. Конечно, гвардионцы с этим справились бы лучше, но… гренадерам предстояло последнее и самое кровавое дело в этом бою.

– Не пора ли двигать володимерцев, Фёдор Сигизмундович?

Миша Вяземский. Начальник штаба тёмен от беспокойства – как и сам Росский; это их первый бой с настоящей, европейской, армией.

– Пора, – кивнул полковник. – И… пусть наши их подопрут.

Команды, людские голоса, тонущие в пушечном громе и сердитой скороговорке ружей. Шеренги разворачивались, уходили – володимерцы пригибались, многие солдаты, особенно из молодых, вздрагивали и крестились. За ними последовали гвардионцы – эти, напротив, маршировали, словно у Кронидова столпа в Анассеополе. Гонор гвардейский…

В центре русская артиллерия заставила германцев попятиться – или же те сами решили не особо лезть на рожон. Но убывала прислуга, кое-где легкораненые стрелки припрягались помогать артиллеристам. А в спины югорцам недобро дышала пустота: уходили володимерские роты, подались на фланги гвардионцы – некому подставить плечо, некому подпереть, если чёрные навалятся, не щадя живота.

Но расчёт Росского в том и состоял, что класть свои головы без счёта наёмники фон Пламмета не станут.

* * *

Сажнев шагал. Из одного конца позиции в другой. Подхватил под руки солдата, получившего пулю в плечо, подобрал выпавший штуцер, вскинул, словно пистоль, одной рукою и выстрелил – досмотрев под одобрительные возгласы случившихся рядом югорцев, как падает с развороченным лицом офицер «волков», только что взмахами сабли отдававший команду палить.

Раненых югорцы волокли подальше от передней линии, те, кого зацепило легко, уходить отказывались.

– И одной рукой, вашбродь, штуцер заряжу! Ногами удержу! – уверял подполковника солдат в окровавленной шинели.

– Без тебя есть кому, – не знал пощады Сажнев. – Кругом марш! К дохтуру!

А потом с обоих флангов донеслась внезапно полыхнувшая с удесятерённой частотой пальба, вмиг сменившаяся яростным, не знающим пощады русским «ура!».

Володимерцы пошли в контратаку.

Росский знал, что всё рассчитал правильно. Два залпа почти в упор солдаты Фелистова выдержали, укрываясь за завалами и фашинами; фон Пламмета подвёл его же прусский формализм. Минута на заряжание ружья, три шеренги – следовательно, залп должен следовать каждые двадцать секунд.

Володимерский полк поймал вражью пехоту – и в чёрных, и в бело-синих мундирах – аккурат после второго залпа.

Слева, там, где стояли Фёдор Сигизмундович и его начальник штаба, два батальона повёл сам Фелистов. Росский видел, как тучный полковник истово осенил себя крестным знамением, поглубже надвинул фуражку и выкрикнул – надтреснутым, сиплым голосом:

– Пошли, братцы! Ура-а-а!

– Ура-а-а! – взревели володимерские шеренги.

Раз-и-два-и-три-и-четыре – ротные колонны печатали шаг, соблюдая предписанные уставом интервалы и дистанцию, как ни на каком высочайшем смотру. Все. Даже вчерашние рекруты.

– Пали! – услыхал Росский команду Фелистова, и русские ряды дали залп – залп в упор, выбивший добрую половину первой прусской шеренги. А потом – ур-р-ра-а-а-а!!! – хриплый, рвущий душу рёв сотен глоток, топот ног, наставленные штыки и сшибка, жуткий, ни с чем не сравнимый звук столкнувшихся живых лавин, когда – грудь в грудь и плечо в плечо.