с социальной патологией. Однако Гарриет обретает свою религию, которая выражается в просоциальной форме эмпатии.

Философ Ричард Рорти утверждает, что одни книги помогают нам стать более независимыми и самодостаточными, а другие – менее жестокими. Вторую категорию он делит на книги, которые открывают нам глаза на изъяны социальных институтов (хорошим примером здесь будет «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу), и книги, которые позволяют нам увидеть собственные пороки («Холодный дом» Чарльза Диккенса){273}. «Шпионка Гарриет» однозначно относится к последним: она наглядно показывает, как наши поступки могут отразиться на других людях.

Психотерапевт, к которому обращаются родители Гарриет (не забываем, что действие происходит в богатом нью-йоркском Верхнем Ист-Сайде), чтобы он помог их дочери справиться с травмой от разлуки с любимой няней, высказывает некоторые собственные наблюдения о сознании начинающей писательницы. Гарриет подслушивает разговор отца с «Доктором», но может разобрать только фрагменты того, что говорит отец: «Да, доктор Вагнер, разрешите мне спросить это… да, да. Я знаю, что она очень умный ребенок… Да, естественно, мы понимаем, что она полна любопытства… Да, это признак высокого интеллекта, да, совершенно верно, я понимаю… Но, доктор, дело в том… Да, я понимаю, что она может стать писателем…»

Любопытная героиня романа Фитцью страдает болезнью, которую можно было бы определить как тяжелый случай «нелюбознательности»{274}. Можно даже сказать, что она на пути к превращению в монстра нелюбознательности, который не проявляет интереса ни к чему, что не имеет отношения к его личной страсти, и не может понять, какую боль он причиняет окружающим. Конечно, ее неспособность к эмпатии отчасти объясняется юным возрастом и травмой от разрыва с материнской фигурой, однако ее личное стремление к самовыражению и обретению независимости на литературном поприще зиждется на жестоком отношении практически ко всем, кто окружает ее в реальной жизни.

Что же уберегает Гарриет от полного превращения в монстра нелюбознательности? Она не обращает внимания ни на остракизм со стороны друзей и одноклассников, ни на письмо от Оле-Голли, в котором бывшая няня уговаривает ее извиниться. Она продолжает писать свои язвительные заметки: «У Франки Дей Санти ужасно глупое выражение лица, глупее не придумаешь… Ей примерно столько же лет, сколько нам, она ходит в городскую школу. Там она всегда срезается на практических занятиях, которых у нас нет… Дома ей совсем не так нравится, потому что все знают, какая она тупая, и не разговаривают с ней».

Может ли Гарриет исправиться? Усвоила ли она хоть какой-то урок – или просто, последовав совету Оли-Голли, извинилась перед ребятами из школы и научилась скрывать за «небольшой ложью» свое презрение к другим людям? В последней главе романа Гарриет издалека наблюдает за своими друзьями Джени и Спорти и впервые рассматривает их не со своей, а с их собственной точки зрения: «Она будто влезла в шкуру Спорти, почувствовала, как дыры в носках трутся о ботинки. Она заставила себя ощутить, что у нее чешется нос, когда Джени подняла руку, чтобы почесаться. Она представила, что это значит, когда у тебя веснушки и пегие волосы, как у Джени, или смешные уши и тощие плечи, как у Спорти». Может быть, это еще не эмпатия – но для Гарриет наступает переломный момент, когда она превращается из бессердечного наблюдателя, стремящегося к славе и самостоятельности, в человека, способного поставить себя на чужое место.

Как и «Шпионка Гарриет», роман «Убить пересмешника» (1960) представляет нам мир глазами девочки – правда, в данном случае уже выросшая Глазастик рассказывает нам историю своего детства. Она легко возвращается в сознание своего детского переживающего «я», а затем плавно переходит обратно в состояние взрослой и умной женщины, готовой уточнить и пояснить историю Глазастика-ребенка. Представленные в романе двойное сознание и двойная идентичность (маленькая Глазастик и взрослая рассказчица) во многом объясняют, почему у него сформировалась именно такая аудитория: «Убить пересмешника» – книга-перекресток, интересная не только детям, но и взрослым. Может быть, особенно взрослым. Харпер Ли дает уже выросшим читателям возможность вернуться в детство и заново прочувствовать все горести того времени: обостренное чувство несправедливости мира, лицемерие взрослых и ощущение собственной крайней беззащитности. Однако мы можем погрузиться и в радости детства: в ненавязчивой прустовской манере Ли побуждает нас вспомнить, каково это – быть такими же несмышлеными и вместе с тем такими же восприимчивыми к малейшим движениям окружающего мира, какой была Глазастик.

«Убить пересмешника» переносит нас в сознание ребенка, но также, исходя из необходимости самопознания, говорит о значимости оценки, идентификации и эмпатии. «Нельзя по-настоящему понять человека, пока не станешь на его точку зрения… Надо влезть в его шкуру и походить в ней», – говорит Глазастику ее отец, адвокат Аттикус Финч. И в конце романа нас ждет изумительный момент, когда повествование от лица Глазастика постепенно переходит в повествование от третьего лица: стоя на веранде Страшилы Рэдли («В первый раз я увидела наш квартал с этой стороны»), она описывает события своей истории с точки зрения Рэдли. Внезапно мы понимаем, что она усвоила мудрость отца и сумела «влезть в шкуру» соседа. В некотором смысле «Убить пересмешника» – это тот роман, который инициировал поворот к умению сопереживать как главной общественной добродетели в книгах, относящихся ныне к категории young adult (подростковая литература, или, дословно, «литература для молодых взрослых»). Такой подход диаметрально противоположен жестокости «шпионки» Гарриет с ее блокнотами{275}.

Мы знаем, что переворот в сознании Глазастика – обретенная способность видеть глазами других людей – изменил ее мировоззрение: в итоге вся ее история оказывается мощным высказыванием о расовой несправедливости на Глубоком Юге во времена Великой депрессии. Ее опыт превратился в книгу, и она вписала себя в историю – во всех смыслах. Что же касается Гарриет, то нам сложно судить, какое влияние оказал на юную «шпионку» совет Оле-Голли, полученный после того, как содержание ее записей стало достоянием общественности. Но поскольку Гарриет не отказывается от мечты стать писательницей, есть немалая вероятность, что когда-нибудь ее врожденная любознательность победит холодную нелюбознательность, а сострадание сумеет взять верх над жестокостью и необузданностью.

Назовите их имена: Энджи Томас, «Вся ваша ненависть»

Роман «Убить пересмешника» открыл многим американским читателям глаза на расизм в отношении чернокожего населения США и расовую несправедливость. Это знаковое произведение в контексте роста взаимопонимания и сопереживания в обществе. Но, как ни странно, персонажем, пробуждающим в читателе эмпатию, для многих становится не столько Том Робинсон (чернокожий, несправедливо обвиненный в изнасиловании и застреленный полицией при попытке сбежать из-под стражи), сколько Страшила Рэдли – белый, который убивает мужчину, напавшего на двоих детей, и не привлекается за это к ответственности.

Заставить нас переосмыслить свое восприятие таких романов, как «Убить пересмешника» (который неизменно входит в список рекомендованной литературы для американских старшеклассников), удалось лишь Тони Моррисон. Рассуждая в 1990 г. о белой культуре и литературном творчестве, она отметила «стратегическое использование черных персонажей для того, чтобы определить цели и подчеркнуть качества белых персонажей»{276}. Такой «безопасный» подход к конструированию героизма глубоко сомнителен по целому ряду причин, однако при этом неистребим в нашем коллективном литературном и кинематографическом воображении: он даже породил стереотипный образ, которому кинорежиссер Спайк Ли впоследствии дал название «волшебный негр». Это скромный черный персонаж с низким социальным статусом, который самоотверженно помогает белым героям на пути духовного роста. Персонажей, которых Ли имел в виду, действительно огромное множество: от Джима из «Приключений Гекльберри Финна» Марка Твена и дядюшки Римуса из диснеевской «Песни Юга» до Реда из «Побега из Шоушенка» и Джона Коффи из «Зеленой мили». Своими бескорыстными поступками, которые редко воспринимаются как проявления героизма, они с готовностью выстраивают платформу для самосовершенствования протагониста.

«Сочувственный, тонкий, детальный рассказ о пробуждении в подростке политического сознания» – так кинокритик Ричард Броди озаглавил свою рецензию на фильм «Чужая ненависть» для еженедельника The New Yorker. Любопытно, что подростковый роман Энджи Томас «Вся ваша ненависть» (2017), который лег в основу фильма, удостоился далеко не такого широкого освещения в прессе, как его экранизация. Эмпатия, по словам критика, становится тем аффектом, при помощи которого фильм воздействует на зрителей: аудитория вдруг – как будто ни с того ни с сего – проникается чувствами пострадавших от полицейской жестокости.

Тут же сам собой возникает вопрос: почему же раньше-то никто не проникался? И почему раньше среди протагонистов подростковых романов не было чернокожих девочек? Нет, справедливости ради, два таких произведения все же