Второй транспорт Берлинский преследовать не решился. «Лена» без проблем оторвалась в темноте от появившегося на горизонте японского малого крейсера – «Сумы». Теоретически последний имел преимущество в ходе в один, а по паспорту даже в два узла. Но ее командир резонно предпочел вместо погони в темноте с неясным результатом заняться спасением личного состава перевозимого тонущим транспортом «Китано-Мару» пехотного батальона.

В результате японская армия потеряла порядка полутора сотен человек, все имущество полка, включая лошадей, и часть артиллерийских парков пехотной дивизии с боекомплектом. Еще более полутысячи человек было принято на борт, и «Сума» направился к корейскому побережью, перегруженный спасенными солдатами. Засветившись у Цусимы, командир «Лены» предпочел далее не искушать судьбу и вернуться во Владивосток, что было признано правильным Рудневым на «разборе полетов».

Косвенным итогом активности владивостокских крейсеров стала реакция британской биржи. Ллойд поднял ставки страховки для всех грузов, направляющихся в Японию.

Японцы в отместку решили разыграть минную карту. Четыре эскадренных миноносца, неся по четыре мины на борту каждого, должны были скрытно, облачной ночью, поставить их на выходе из пролива Босфор Восточный в Уссурийский залив. К изумлению командира отряда Мано, шедшего на головном «Сирануи», возле Владивостока были зажжены все положенные по лоции маяки. Удивленно пожав плечами по поводу беспечности русских, он приказал штурману взять пеленги и определить точное местоположение отряда. Поправка оказалась довольно существенной – судя по пеленгам на маяки, отряд находился на три мили дальше к востоку, чем предполагалось по счислению.

Выговорив своему флаг-штурману, благодаря которому чуть не вывалили мины не там, где положено, командир отдал приказ положить руль лево на борт и следовать к уточненному месту постановки. Когда по штурманским расчетам до места сброса мин оставалось не более трех минут хода, сигнальщик истошно заголосил: «Буруны прямо по носу!» Немедленно был дан полный назад, но «Сирануи» успел только замедлиться с двадцати до двенадцати узлов, когда его днище проскрежетало по камням острова Скрыплева.

О минной постановке теперь не могло быть и речи. Оставшиеся три эсминца отряда, успев отвернуть, сбросили мины прямо у берега и стали готовится к буксировке флагмана. Следующие полтора часа в кромешной темноте, возле вражеского берега, в зоне действия береговых батарей, ими предпринимались героические попытки стащить «Странуи» с камней. Однако прогрессирующее затопление носовых отсеков, приближающийся рассвет, а также катающиеся в волнах прибоя опрометчиво сброшенные мины заграждения вынудили японцев подорвать эсминец и на всех парах уйти в море.

Только после войны Того стало известно об иезуитской хитрости Руднева. Тот памятью Петровича знал о ночных минных постановках японцев у Владивостока, как проведенных с эсминцев, так и с минного заградителя. Однако точной даты проведения их он тривиально не помнил, да и не факт, что японцы пришли бы по тому же графику. Тому, что все даты уже «поплыли», его научила задержка с бомбардировкой Владивостока, а каждую ночь посылать на патрулирование входа в залив Петра Великого миноносцы и «Богатыря» было чревато: так можно было нарваться на шальную торпеду, да и просто выработать зазря ограниченный ресурс машин. Поэтому Руднев решил попробовать сыграть не напрямую.

Когда он приказал флагштурману отряда крейсеров, лейтенанту Иванову-Одиннацатому, рассчитать место установки маяков-обманок, то готовился встретить возражения в духе: «Так не воюют». Но, вопреки опасениям адмирала, тот с энтузиазмом взялся за это непростое дело. И в течение всей войны во Владивостоке с наступлением ночи, если с моря не ожидалось своих судов, все настоящие маяки выключались, а вместо них начинали работать ложные, расположенные на сопках в глубине берега. В итоге, трофеями стали: один покореженный камнями и подрывными патронами эсминец, куча мин, которые то и дело взрывались в прибое, и система «салазок» для их постановки с миноносцев на большом ходу…

* * *

В следующий выход крейсеров-купцов все они встретились с японскими коллегами. Более тихоходные, чем их визави, «Сунгари» и «Обь» не могли ни оторваться от японцев до темноты, ни приблизиться к ним на расстояние действенного артогня. К счастью, у японцев не нашлось нормальных орудий для вооружения своих вспомогательных крейсеров. А всего двух снарядов из шестидюймовок «Оби» хватило для того, чтобы преследующий ее японец, вооруженный парой 120-миллиметровых пушек старого образца, держался на приличном расстоянии[9]. Но окончательно уйти от него удалось только в темноте. Учитывая, что все это время он что-то передавал по беспроволочному телеграфу, Капитонов решил, что оставаться у переставших быть гостеприимными берегов Японии ему не стоит, и вернулся во Владивосток. За весь поход «Обь» и «Сунгари» утопили лишь три рыболовные шхуны.

Зато «Лене», ходившей на войсковые коммуникации японцев в Корею, опять было весело. На ее пути попался транспорт, эскортируемый даже не вспомогательным крейсером, а просто шедший в паре с флотским угольщиком, на которого «на всякий случай» поставили пару орудий, бывших до этого в Сасэбо на длительном хранении.

На этот раз на стороне русских было не только преимущество в весе залпа, но и более высокая скорость. Казалось бы, судьба обоих японцев предрешена. Но самураи уперлись. Раз за разом их «вспомогательный недокрейсер» становился на пути у русского полноценного коллеги. Хотя вооружен он был лишь двумя старыми армстронговскими шестидюймовками, а подопечный транспорт – полудюжиной абсолютно бесполезных полевых трехдюймовок. Эти пушки были предусмотрительно выставлены на палубу армейскими артиллеристами, как раз на такой случай.

В итоге «Лена» за три часа так и не смогла ни утопить, ни отогнать, ни просто пройти мимо неожиданно воинственного угольщика, чтобы добраться до охраняемого им транспорта. В результате бой закончился вничью, которую обе стороны объявили победой. Но японцы искренне считали ее своей – транспорт со снарядами и артиллерией дошел до Кореи, а русские своей, ибо избитый «Леной» угольщик до Фусана дополз на последнем издыхании, где сел на грунт прямо на месте якорной стоянки.

Однако приватно Руднев дал совсем другую оценку боя. Он долго драил Берлинского за неполную реализацию возможностей первого выхода и полный провал второго. Если бы тот промолчал или пообещал исправиться, он мог бы покомандовать «Леной» еще, дорасти до капитана первого ранга и сделать блестящую карьеру. Однако он начал жаловаться, что одинокой «Лене» в Цусимской проливе чересчур опасно, что состояние механизмов его корабля не позволяет ходить в крейсерство и что сама идея вспомогательного крейсера ему не по душе…