огляделся по сторонам, но мы были одни, и помощи ждать было неоткуда. Звать на помощь тоже не имело смысла, так как мы находились на поляне посреди леса, вдали от жилья и полей, на которых могли бы работать местные крестьяне.

Пока он пытался осознать эту очевидную истину, я размышлял над проблемой совсем другого рода. А не попытаться ли мне сбежать? Что с того, что пруссак держит меня на цепи, и у нас нет ключа от ее замка. Здесь нет ничего невозможного. Надо лишь придумать, как разбить цепь. Но как?

Размышлять об этом на главной дороге было опасно, в любой момент кто-нибудь мог появиться в этих местах, и тогда мне конец. Необходимо было срочно укрыться в лесу. Я заметил узкую тропинку, которая вела в глубь леса, и сказал жандарму:

— Надо нам перебраться в тень, но поскольку нас связывает цепь, доставьте мне удовольствие, слушайтесь меня во всем. За меня будет говорить этот пистолет. Если крикните, я немедленно прострелю вам голову. Идите вперед, так чтобы я вас видел, и не вздумайте оборачиваться, а то выстрелю в спину. Вы меня поняли?

Он промолчал, но я понял, что он на все согласен.

— Для начала, чтобы ничего здесь не оставлять, подберем вашу саблю. А чтобы у вас не возникло искушение напасть на меня, мы будем вместе пятиться назад, причем вы двинетесь только после того, как я потяну за цепь.

Все мои требования он выполнил точно и ловко, будто много лет отрабатывал эти движения. Я же, не подвергнув себя никакому риску, подобрал саблю и забросил ее как можно дальше.

— Отлично, а теперь идите вперед по этой тропинке.

Он вновь безропотно подчинился. Я в одной руке держал пистолет, подняв его на уровень жандармского плеча, а другой рукой, закованной цепью, вел на поводу лошадь.

Минут десять мы шли по тропинке, пока не наткнулись на груду красного песчаника. Я надежно зацепил повод за ветку дерева и велел жандарму сворачивать к груде камней. Мне показалось, что в этом месте будет удобно избавиться от цепи. Мы достаточно далеко отошли от дороги, лес был густой и можно было надеяться, что нас никто не услышит.

Для освобождения от цепи я придумал очень простой способ: положить цепь на большой камень и бить по ней другим твердым камнем до тех пор, пока она не разобьется.

Я нашел булыжник, который смог бы сыграть роль молотка, положил цепь на камень и сказал жандарму:

— Берите камень и бейте по цепи.

— Я ни за что не буду этого делать!

— Тогда я выстрелю.

— Стреляйте.

Я прицелился, но жандарм даже не отвел взгляда.

— Почему вы перестали подчиняться?

— Я согласен не кричать, согласен следовать за вами, но я не стану помогать вам сбежать.

Я онемел от удивления, но быстро взял себя в руки, поняв, что жандарм уже ощутил свое моральное превосходство.

— Ладно, успокойтесь, я сам ее разобью.

Главная трудность этой затеи заключалась в том, чтобы, держа пруссака на мушке, бить камнем по цепи, попадая при этом в одно и то же место. Я прижал цепь ногой и принялся колотить по ней камнем.

Но не успел я ударить и трех раз, как в руке жандарма сверкнуло лезвие ножа. Я даже не заметил, как он достал нож и раскрыл лезвие. Он бросился на меня, и я почувствовал, как холодная сталь прошлась по моей спине.

Я попытался оттолкнуть его, но он не ослабил хватку и вновь занес нож для удара. Мой палец инстинктивно нажал на курок. Раздался выстрел. Бедный жандарм широко расставил руки, закачался и рухнул лицом вперед.

Я наклонился над ним, перевернул на бок, но моя помощь уже не требовалась. Пуля вошла прямо в грудь и, скорее всего, пробила сердце. Его смерть потрясла меня.

Я сидел на земле и не мог пошевелиться. В Седане я видел, как мои пули поражали пруссаков и баварцев. Но там шел бой. Бедный жандарм! Каким храбрым человеком он был! Когда я пытался заставить его бить по цепи, как отважно он сказал мне: "Стреляйте!" Как смело он бросился на меня, когда понял, что я собираюсь сбежать.

Мой выстрел отозвался в лесу приглушенным эхом. Испуганные птицы сорвались с мест и с криком улетели. Кто-нибудь наверняка услышал выстрел. Скоро здесь появятся стражники, меня найдут, арестуют и будут судить как убийцу.

От этой мысли меня бросило в дрожь. Надо было что-то предпринять для своего спасения. Но куда бежать, да и как? Ведь я все еще был прикован к трупу.

Не знаю, сколько времени я просидел в полном оцепенении. Думаю, долго, потому что у меня пропало чувство времени. Я сидел и ждал, когда кто-нибудь придет за мной. Казалось, что меня уже ищут, что я слышу где-то в лесу шаги преследователей. Вот упала сухая ветка, заяц прошуршал в траве, взлетела птица, я вздрагивал от каждого звука, раздававшегося в лесу. А потом меня придавила тишина. Я не осмеливался взглянуть на труп жандарма и смотрел только вдаль прямо перед собой. Но несмотря на все усилия я видел его тело, лежавшее у моих ног, видел пятно крови, окрасившей его мундир.

Из оцепенения меня вывела косуля, неожиданно забежавшая на поляну. Заметив меня, она испугалась и бросилась наутек. Похоже, что я испытал такой же страх, как и эта косуля. Значит, и мне пора спасаться. Меня еще не схватили, а, значит, еще ничего не потеряно. Даже, когда меня схватят, не все будет потеряно, если я сохраню присутствие духа.

Чтобы спастись, я должен был освободиться от трупа, и в этом заключалась главная трудность. Надо было разбить цепь, начать бить по ней, шуметь, но это могло привлечь внимание людей, которые наверняка уже шли по моему следу. Даже если никто не услышал выстрела, то второй жандарм, скорее всего, уже заждался своего товарища и поднял тревогу. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что я прячусь в этом лесу. Значит, надо поскорее выйти из леса или хотя бы уйти подальше от этого места. Но как это сделать? Не тащить же труп за собой.

Я постарался взять себя в руки. Боязнь быть обвиненным в убийстве придала мне силы. Я наклонился к жандарму и поднял его на руки. Верхней части тела уже коснулось трупное окоченение, но его ноги еще сохраняли гибкость.

Господи, какой же он был тяжелый! Мне казалось, что я раздавлен физически и морально. Чтобы дойти до лошади, надо