как вы уехали, — сказал папаша Шофур, — ваша мать жила, словно в лихорадке. Она, как вы знаете, была женщина сильная и отважная, но ее постоянно мучило предчувствие, что ей уже не суждено вас увидеть. А я, старый дурень, ругал ее, не понимая, какой таинственной силой обладают материнские чувства. Когда она узнала, что вы в плену, мучившая ее лихорадка еще больше усилилась. Да еще разные другие заботы держали ее в страшном напряжении. Она не захотела останавливать фабрику, чтобы не лишать рабочих куска хлеба, а это было совсем не просто, ведь пруссаки были уже близко. В общем, две недели назад она слегла. А тут еще случилась стычка между ополченцами и пруссаками, и несколько улан погибло. Ополченцы отошли на десяток лье, оставив нас один на один с врагом, который горел жаждой мести. Вы, наверное, знаете, что восьмого числа пруссаки сожгли Абли, а десятого — Шеризи. И вот однажды утром сюда явились человек тридцать ополченцев и сообщили, что пруссаки уже близко. Они устроили засаду в лесу, убили десять или двенадцать пруссаков и увели с собой стадо коров. На следующий день к нам прислали усиленный отряд пруссаков. Представьте себе, против нашего городка они направили три эскадрона кавалерии, два пехотных полка, да еще и артиллерию, которая засыпала нас снарядами, словно здесь укрепрайон. Ополченцы отбивались целый час.

Они сосредоточились вокруг моста и заняли бумажную фабрику. У госпожи д’Арондель как раз в это время случилось воспаление легких, но ей пришлось подняться с кровати и через весь город идти ко мне. Я устроил ее наилучшим образом и пошел посмотреть, нельзя ли спасти фабрику. Но к тому времени уже полыхали и фабрика, и ваш дом. Я вернулся домой и застал вашу мать в очень тяжелом состоянии. Она сильно переохладилась, пока шла сюда через весь город, у нее подскочила температура и не снижалась почти до самой ее кончины. Она скончалась, друг мой, с вашим именем на устах и вашим портретом в руках.

Наставник говорил мне слова утешения, но я его не слышал. Я сходил на кладбище, а потом решил посмотреть, что стало с моим родным домом. Оказалось, что сгорело все, и дом, и здание фабрики, даже маленький домик, который мать приготовила для себя. Остались лишь развалины, почерневшие стены, обгоревшие столбы и деревья да искореженные пламенем фабричные машины. По всему было видно, что здесь орудовали такие же поджигатели, как и в Базейе: тот же размах, тот же почерк…

Папаша Шофур уговаривал меня, чтобы я остался с ним, но я желал лишь одного — повидаться с Сюзанной перед тем, как возвратиться в свой полк. Ведь теперь, кроме нее, у меня никого не осталось. Только она могла вернуть меня к жизни, и только она, держа мою руку в своей, могла снять с меня нервное напряжение.

Для меня отыскали лошадь, и на ней я добрался до ближайшей станции. Здесь еще сохранялось железнодорожное сообщение. Какой же долгой показалась мне дорога до Тарба!

Когда я приехал, было восемь часов вечера. Сначала я зашел в свою квартиру, которую перед отъездом оставил за собой. Увидев меня, хозяйка даже вскрикнула от изумления: "Вы живы, вы вернулись, какое счастье!" Вместе с ней переполошился весь дом. Во всех каминах развели огонь, мне предложили чай, теплое вино и вообще все, что могло прийти в голову пожилой женщине, привыкшей к тихому существованию. Глядя на эту суету, я почувствовал некоторое облегчение. Если так тепло меня встретила пожилая хозяйка, то какой же прием ждет меня у Сюзанны?

Я сказал слуге, чтобы он не объявлял о моем приходе, и зашел в гостиную так же, как прежде заходил в нее каждый вечер. Сюзанна сидела за карточным столом в компании трех седовласых партнеров, а госпожа Борденав вместе с Лоранс и нотариусом, которого мы называли "нотариусом для согревания ног", пристроились в уголке у камина.

Первой меня увидела и сразу узнала Лоранс.

— Господин д’Арондель!

Поднялся шум. Госпожа Борденав бросилась меня обнимать, но Сюзанна даже не встала из-за стола и лишь протянула мне руку. Правда мою руку она пожала с прежней теплотой.

Госпожа Борденав, Лоранс, нотариус и все гости засыпали меня вопросами. Я коротко отвечал, что бежал из плена, а по приезде в Куртижи не застал мать в живых.

Прерванная игра возобновилась.

— Козыри у меня, — сказала Сюзанна.

Играла она очень внимательно. Сначала я удивился, ведь прежде она никогда не играла в карты, но, когда госпожа Борденав сообщила мне, что теперь она каждый вечер играет с этими тремя старичками, я искренне порадовался. Она пристрастилась к картам, чтобы избежать банальных разговоров с молодыми людьми и хранить в душе воспоминания о наших прежних отношениях.

Меня заставили подробно рассказать о моих приключениях, но, когда я заговорил о сражении под Седаном, Сюзанна неожиданно перебила меня:

— Знаете, — сказала она, — я не верю тем гадостям, которые пишут о нашем императоре. Мне известно из надежных источников, что он вел себя, как герой.

— Если только считать героизмом его героическую капитуляцию. Ни один солдат не смог бы отдать свою шпагу и сдаться с таким же беспримерным спокойствием. Но если оценивать его, как воина, то никакой он не герой.

— Вы так говорите, потому что он не дал себя убить?

— Ему было нетрудно остаться в живых.

— Однако вы остались живы!

— Я — да, но лошадь подо мной убило.

— Вы готовы обвинить в трусости даже лошадь императора.

— Его лошадь я ни в чем не обвиняю.

Партия завершилась в одиннадцать часов. Все встали. Наконец Сюзанна подошла ко мне.

— Как жаль, что вас не ранило, — сказала она. — Я тут организовала госпиталь и могла бы ухаживать за вами. Вот увидите, какой я сшила себе костюм. Я сама его придумала и сшила. Он одновременно элегантный и строгий. Я вам его покажу.

— Завтра покажете?

— Нет, завтра не смогу. Я проведу весь день у графа д’Эгилонга. Давайте послезавтра.

Я почувствовал, что задыхаюсь. Мы вышли из гостиной вместе с нотариусом, и я спросил у него:

— С каких пор госпожа Борденав состоит в столь тесной дружбе с графом д’Эгилонгом?

— Не госпожа Борденав, а мадемуазель Сюзанна. Когда началась война, граф вместе со своим сыном переехал в свой замок, и Сюзанна решила, что она выйдет за него замуж.

— Странные слова вы говорите о той, кого я люблю и уважаю.

— Если мои слова ранят вас, то я могу и помолчать. Но коли вы задаете вопросы