В башенке жил дядя Коля. Сначала мы поднялись на большом старом лифте с закрывающимися вручную дверьми на пятый этаж. А затем – по лестнице с высокими ступенями – еще выше. И оказались перед дверью, покрашенной в красивый сине-зеленый цвет, с тяжелой круглой ручкой и вполне современным мелодичным звонком.

Дверь нам открыли не сразу. А точнее, не открывали так долго, что мы, переглянувшись, уже стали спускаться обратно по лестнице. Но тут раздалось щелканье замка. Мама вздрогнула и обернулась.

– Сашенька… – прошептала мама.

На пороге стоял невысокий пожилой человек в бардовом халате, подпоясанном клетчатым шарфом. Человек молча смотрел на нас.

– Дядя Коля? – неуверенно спросила мама.

Он все так же молча рассматривал нас. Потом кивнул и распахнул пошире дверь.

– Заходите! – сказал он с очень сильным акцентом. Получилось это так: «Са-а-ха-титте!»

– Са-а-хоттим! – ответила я.

Мама подтолкнула меня в спину.

– Ты что? – прошипела она. – Совсем с ума сошла?

– А что он? – в ответ прошептала я. – По-русски разучился разговаривать?

– Дядя Коля, а вот и мы! – громко, как будто глухому, сказала мама. – Это… я, твоя племянница, Василина… А это вот Сашенька… моя дочка… внучка Саши… твоего брата…

По лицу мужчины нельзя было сказать, хорошо ли он понимает то, что мама ему говорит. И, самое главное, хорошо ли ему оттого, что он видит нас.

Я не была уверена, что мы правильно делаем, что заходим к такому странному человеку в дом, но деваться было уже некуда, мама переступила порог и довольно энергично потянула меня за собой.

– Проходи, Сашенька! – сказала мама, поскольку дядя Коля все молчал.

Она протянула дяде Коле букет цветов, которые мы купили на вокзале – три красные глянцевые каллы. Я всегда думала, что каллы бывают только белые и не любила эти холодные цветы, похожие на искусственные. Но на вокзале кроме них были лишь цветы в горшках, и мама, даже не глядя, сколько это стоит, решительно выбрала их.

Я повела носом и поежилась, оглядываясь. В квартире было: а) очень холодно, б) темно, в) откуда-то невыносимо тянуло острым, кислым запахом вываренных почек. Этот запах нельзя спутать ни с чем. У нас на площадке живет одна дама, которая кормит кота и сама ест с утра до вечера вареные потроха. Сердце, почки, печень… Она считает, что поедание чужих внутренностей может удлинить твою собственную жизнь. Как-то однажды она долго объясняла это маме, которая не выносит внутренностей, никогда не готовит их, но даму слушала из вежливости, а я – из любопытства. Так вот от запаха вареных почек можно повеситься или повесить того, кто их постоянно варит. Но наш второй сосед нашел хороший выход – он нашел на помойке снятую дверь (кто-то из буржуйского подъезда Нелли Егоровны снял ее и поменял на другую, получше) и поставил нашей соседке дополнительную металлическую дверь за свой счет. И запах стал гораздо меньше.

На коричневой двери сын соседа нарисовал белой краской большой череп с костями и неопределенное животное, висящее вниз головой, и к нам на площадку стали ходить мальчишки фотографироваться около этой двери. Соседка кричала, замазала чем-то череп, но он проступил сквозь новую краску, стало еще оригинальнее и страшнее. Тринадцатилетний сын соседа пробовал брать деньги за фотографию с черепом, но ему только настучали по ушам какие-то девчонки, притащившиеся вместе со своими парнями и пустившие потом дурную славу об этом рисунке – кто с ним сфотографируется, того потом всю неделю тошнит, даже если ты не беременная. А кого тошнит, тот, значит, вступил в связь с какой-то потусторонней силой через этот череп… Понятно, что месяца два на нашей площадке был абсолютный аншлаг – все старшие школьники нашей большой школы по очереди пробовали сняться рядом с черепом и потом ждали – стошнит или не стошнит…

У дяди Коли запах был острый, но смешан еще с чем-то, напоминающим сладковатые травы, которые используют в кальяне. Этот запах я тоже знаю очень хорошо, потому что кальян курят многие мои одноклассники и от них часто так пахнет.

Я натянула высокий ворот свитера на нос. Если бы не мама, я бы и секунды не смогла здесь пробыть. Мама сдернула мой ворот с носа.

– Нормально себя веди! – шикнула она.

Дядя Коля тем временем открыл еще одну дверь, рукой поманил нас, не оборачиваясь, и мы, поднявшись за ним по трем ступенькам, оказались в небольшой круглой комнатке с окнами по всем стенам. В комнатке стоял старый светлый стол, табурет и низкая кровать с металлическими ножками. Когда дядя Коля, охая, опустился на эту кровать, она громко скрипнула и сильно просела, и я увидела, что это раскладушка.

Мама присела на табурет, а я осталась стоять, потому что больше сесть было не на что.

– Вот как живет человек, который всю свою жизнь боролся за правду! – сказал дядя Коля на чистом русском языке, безо всякого акцента. И заплакал.

Я к этому времени уже успокоилась. Дядя Коля ходил на своих ногах, это раз. То есть не лежал, ходил довольно уверенно. Жил он не в подвале, не в ночлежке и не в углу – а я знаю целую семью в Москве, которая снимает даже не комнату, а угол, они приехали из разгромленной части Украины и им деваться некуда, один человек работает, а остальные четверо – дети, больная мать и жена спят в углу. В других углах живет еще какая-то семья, большая и нерусская.

А у дяди Коли – и прихожая есть, и круглая комнатка! Я догадалась, что это как раз та самая башенка, по которой мы узнали дом. Я посмотрела в Интернете, как выглядит улица, еще в Москве, номер дома он написал, сначала делал вид, что не понимает вопроса, но я четко его спросила на трех языках – английском, русском и финском: «Какой номер дома?» (С помощью электронного переводчика сделать это не сложно, переводи хоть на хинди.) И ему пришлось ответить.

– Хотел… повидаться… перед… – дядя Коля начал говорить и отвернулся.

Мама заплакала. Я подошла поближе к дяде Коле, хотела сесть к нему на раскладушку, но меня остановил неприятный запах. Трудно жить, когда ты чувствуешь все абсолютно запахи – плохо стиранного белья, нездорового тела, пыли, кусочка сыра, сиротливо лежащего рядом с раскладушкой…

Дядя Коля как-то подозрительно замолчал. Не думает же он, что мы приехали за столько километров, чтобы он просто посмотрел на нас!

– Сашенька! – всплеснула руками мама. – А как же подарки! Доставай подарки!

Мне пришлось достать из сумки тульский пряник, тяжеленную баночку прекрасного меда с рынка и остатки наших пирожков с картошкой и капустой. Почти все пирожки у нас съели соседи по купе. Мама стала угощать двух финнов средних лет, с которыми мы ехали в купе – ужасная вещь, надо сказать, спать в запертом помещении с двумя незнакомыми людьми, я предпочитаю плацкартный вагон, если уж нет возможности ездить вдвоем. Перед сном никто ничего не ел, финны пили какие-то подозрительные синтетические напитки из разноцветных баночек, а на завтрак мама достала пирожки, предложила соседям. Те переглянулись, залопотали что-то на своем, по-английски сказали лишь «Сэнькс» и съели добрую половину маминых пирожков.