Мама подняла на меня свои несчастные глаза. Глаза у мамы очень красивые, серо-голубые, меняющие цвет. Были бы у меня такие глаза, я бы была настоящей красавицей.

– Мы же помогать приехали, дочка, – тихо-тихо сказала мама, так тихо, что я еле слышала ее, а дядя Коля и Андерсен не слышали точно. – Чем еще помочь? Я пока не знаю. Зря, что ли ехали?

Мама так это сказала, что я прикусила губу.

– Я же не убогая… Зачем ты со мной так разговариваешь? – договорила мама. – Просто я тоже не понимаю, и…

– Грязь уберешь, все и поймешь! – договорила за маму я, подравнивая фигурки и предметы, стоящие на узком подоконнике.

Глиняный кот, деревянный сапожок, щипцы для орехов в форме дракона, подсвечник в виде ледяного цветка, такой пыльный, что я сначала не поняла, что под пылью стекло, еще один подсвечник, с низко обгоревшей свечой, медный, в форме свастики – древнего рунического знака солнца, знаком этим наши предки украшали одежду и утварь, и если бы не немцы в двадцатом веке, никто бы не связывал этот знак с ужасами и смертью.

Дядя Коля тем временем, мало обращая на нас внимание, видя, что мы нашли себе занятие, залопотал с Андерсеном.

К сожалению, финский язык так далек от других европейских языков и от русского, что понять невозможно ничего. Даже по интонации непонятно – ругаются они или обсуждают что-то дружно… Сири взялась было их переводить, да такую ерунду говорила, что я ее временно выключила.

Андерсен неожиданно встал, потряс жилистым кулаком перед самым лицом у дяди Коли, стукнул табуреткой об пол, плюнул и ушел, сильно стукнув шаткой дверью. Дверь покачалась-покачалась и медленно съехала с нижних петель, оставшись висеть только на верхней.

– Ф-фиттишь… – горько сказал дядя Коля. – Эт-та ситтелка…

– Сиделка?! – прыснула я. – Этот синий Андерсен – твоя сиделка?

– Сашенька… – остановила меня мама и встала с колен, аккуратно вставляя щеточку в специальную коробку.

Зачем такие сложные приспособления, если все равно здесь пыльно и грязно, не понимаю!

– Я ше коффорил – пропплемы… – кивнул дядя Коля и продолжил уже на нормальном русском: – Очень тяжелый человек.

– Зачем тебе сиделка? – спросила мама.

– Прислали, так положено… – неохотно сказал дядя Коля и откинулся на раскладушке, опершись головой о стенку.

– Положено? Почему? – продолжала спрашивать мама, мягко, но как-то так, что дядя Коля немного подтянулся и стал отвечать – по одному предложению.

Скажет, замолчит, поковыряет пальцем в ушах. Еще скажет – завяжет-развяжет тесемки у ушанки, так и лежавшей у него на коленях, как маленькая собачка.

– Я болею, мне выделяют сиделку. Демократические правила. Любовь к людям. Забота о гражданах. Финский социализм. Без красных флагов. Без политзаключенных. Без… – дядя Коля подумал, – без мордобоя. Вот так.

Дядя Коля, говоря по-русски, слегка картавил, прокатывая «р», как делают дети перед тем, как научиться нормально говорить.

– Ты гражданин Финляндии? – уточнила мама, поправляя сбившееся одеяло на раскладушке.

– Видишь ли… Да…

Мама села опять на табуретку, обернулась ко мне:

– Сашенька, правда, поставь чайник! – и дотронулась до плеча дяди Коли. – Расскажи, как ты жил, как оказался здесь…

Дядя Коля крайне недоверчиво посмотрел на маму, помолчал и спросил:

– Вы зачем приехали? У меня ничего нет.

Мы с мамой переглянулись.

– В смысле? – переспросила я. – В смысле – зачем?! Вы же…

– Подожди, – остановила меня мама.

– Ты ведь Вася? – Дядя Коля так внимательно смотрел на маму, как будто она до этого была в парандже, а сейчас ее сняла. – Андрея дочка, правильно?

Мама кивнула, крепко держа меня за ногу, чтобы я ничего не говорила.

– А это кто? – продолжал дядя Коля.

– Андрея внучка, – ответила мама. – Сашенька. Я же тебе писала о ней, фотографию прислала.

– Я понял.

– Андрей, твой брат, погиб много лет назад, – осторожно проговорила мама.

– Я знаю, – пожал плечами дядя Коля. – Разузнал уже. Несложно было.

Мы не стали спрашивать, как именно дядя Коля это узнал.

Мне было не по себе от всего происходящего и не очень приятно идти искать кухню и чайник в этом странном доме, рискуя наткнуться на злобного Андерсена, но я все же пошла.

Спустившись по трем ступенькам, я оказалась в темной прихожей, через которую мы входили. Мне показалось, что в углу кто-то пошевелился. Я замерла, потом шагнула туда. И наткнулась на висящее на стене пальто, кисло пахнущее затхлостью. Рядом с вешалкой оказалась дверь. Я ее открыла и просто ахнула. За дверью была большая, светлая комната, с тремя высокими окнами. Поскольку на улице было темно из-за плохой погоды, то был включен свет. По потолку бежали змейкой маленькие фонарики из белого стекла. С одной стороны комната была отгорожена низкой стойкой – и за ней была кухня, у Нелли Егоровны тоже так сделано.

На синем кожаном диване лежал злой помощник дяди Коли и ел чипсы из огромного ядовито-желтого пакета, стоящего рядом с ним на полу. На стене висел большой плоский телевизор, и Андерсен смотрел по нему показ мод с выключенным звуком. Стройные юноши в укороченных розовых, светло-фиолетовых, золотых, голубых брючках… Женственные блузки, расстегнутые до низу или нарочно сшитые так, чтобы побольше было открыто тела… И это мода не для геев, а для обычных ребят, которые бегают за девочками. У нас многие мальчики любят так одеваться в школу. Нарочито кургузые пиджачки, маленькие штанишки, рубашки как будто тоже на размер или даже два меньше…

Мне не нравится эта мода. И не нравится, что при этом девушке, чтобы быть модной, надо одеваться, как мужчине – тяжелые ботинки, грубые брюки, скрывающие фигуру, бесформенные полуспортивные толстовки, куртки. Я не люблю гламурную одежду, но стиль «я не мужчина и не женщина» тоже не принимаю. Я бы хотела посмотреть на дизайнера, диктующего эту моду всему миру, тому, кто первый это придумал – ведь придумывает обычно все один человек, один мозг. И спросить его – хорошо ли он себя чувствует. Много сейчас есть людей в мире, которым хочется задать именно этот вопрос.

Андерсен покосился на меня, что-то пробормотал. Сири, которую я снова включила в режим переводчика, не расслышала его и переспросила: «Извините, я не поняла, что вы сказали». Андерсен показал мне неприличный жест. Я пожала плечами и отвернулась. Стоило тратить столько денег, ехать за тридевять земель, чтобы узнать, что жесты наших мальчиков, которыми они пытаются оскорблять друг друга, девушек и учителей – абсолютно универсальны. В принципе разговор и ни к чему, особенно если ты такой злой, как этот Андерсен с синими волосами. Сейчас он собрал волосы в высокий хвост, и это выглядело еще страшнее, потому что у него открылись сильные залысины и длинные уши, в которых по всей раковине было столько сережек, что уши казались металлическими. Я поискала что-то похожее на питьевую воду – банку, кувшин с фильтром, не нашла, пришлось налить воду из-под крана.