Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мама, мамочка.
Ее голос слабый и сиплый. Элизабет наклоняется ближе, вплотную к лицу Клемми, прямо у нее перед глазами.
— Я здесь, моя любимая, я здесь, Клемми, мама тут.
Но глаза Клемми не останавливаются. Кажется, она даже не узнает Элизабет. Взгляд продолжает блуждать туда-сюда по потолку. В уголках глаз наворачиваются слезы. Один из аппаратов начинает пищать, вперед проходит доктор.
— Я здесь, куколка, я рядом, — приговаривает Элизабет, поглаживая ее щечку, пытаясь успокоить дочь, но взгляд Клемми ускользает.
Она начинает плакать громче. Сквозь собственные слезы Элизабет пытается утешить ее, но Клемми кричит:
— Мамочка, мама, я тебя не вижу! Я не вижу тебя!
Они сидят в тех же креслах, что и несколько часов назад, но Джек не прикасается к колену Элизабет. Оба молчат. Они просто сидят, опустив головы, как преступники в ожидании приговора. Элизабет не поднимает головы, даже когда входят трое мужчин: мистер Браунли, офтальмолог, с которым она уже встречалась, и еще один, незнакомый.
— Мистер и миссис Чемберлен, возможно, вы помните мистера Эдвина, офтальмолога, который осматривал Клемми.
Элизабет поднимает голову. Невысокий мужчина, слишком молодой для таких седых волос. Она кивает, а Джек еще раз вытирает лицо, смотрит на доктора и говорит:
— Зовите нас Джек и Элизабет.
Мужчины кивают, и мистер Браунли продолжает представлять присутствующих:
— Мистер Кларк, невролог, мы пригласили его для консультации.
Трое мужчин садятся. Элизабет хочет спрятаться или лучше вообще выбежать из комнаты. Ей почему-то кажется, что если она не позволит им произнести те ужасные вещи, которые они собираются сказать, то всего этого и не произойдет. Кошмар не станет реальностью.
— Я понимаю, вы хотите знать, что произошло с того момента, как Клемми пришла в себя, так что мы сразу перейдем к делу. Доктор Эдвин, не могли бы вы начать?
Доктор Эдвин сдвигается вперед, на краешек стула. Он мягко складывает руки на коленях, словно собирается начать переговоры.
— Буду краток. Что касается глаз Клемми, их работы, то я рад сообщить, что у нас хорошие новости. Как вы знаете, мы давали ей витамин А, который защитил ее от типичных осложнений, вызываемых вирусом кори. Ее глаза в порядке и хорошо работают.
— Почему же тогда она не видит? — спрашивает Джек.
— Боюсь, на этот вопрос должен отвечать я, — говоря это, мистер Кларк смотрит в точку над плечом Элизабет. — Я изучил результаты МРТ, которую мы сделали, когда Клемми пришла в себя.
Прежде чем Клемми увезли на томографию, медсестра добавила в капельницу успокоительное, и Элизабет все так же держала дочь за руку.
— Похоже, у Клемми то, что называется корковой слепотой. Это следствие повреждения затылочной зоны коры головного мозга. На данный момент мы констатируем, что часть ее мозга, отвечающая за зрение, была поражена энцефалитом. Это означает, что у нее неврологическое нарушение зрения.
— Она ослепла?
— Да, у нее нарушено зрение.
— Но это… это же пройдет, да? Она же не останется слепой навсегда, так ведь? — Джек спрашивает таким тоном, будто и сам вот сейчас рассмеется над абсурдностью своего вопроса.
— Пока слишком рано оценивать масштаб поражения и шансы на улучшение. Мы надеемся, что ситуация немного улучшится, но пока трудно сказать, насколько именно.
Мужчины продолжают говорить, но Элизабет их не слышит. Она каким-то образом отделилась, освободилась от собственного тела и теперь со стороны смотрит на себя, сидящую в кресле. Она слышит лишь пронзительный писк и видит, как перед ее лицом беззвучно, словно фигурки из пластилина, двигаются мужчины. Элизабет чувствует восхитительную пустоту; может быть, заботливая медсестра и ей вколола успокоительное? Столько всего нужно будет сделать, когда они все вернутся домой: перестелить кровати, постирать белье, приготовить еду. Как же будет здорово: куча дел, счастье быть нужной — а потом она усядется с бокалом вина и будет смотреть, как дети играют в саду, зная, что в доме вкусно пахнет и все ковры вычищены. Но в больнице врачи встают, чтобы пожать руки мистеру и миссис Чемберлен. Им неловко оттого, что Джек рыдает. Так что сейчас она должна взять все на себя. Ее тело поднимается, Элизабет заставляет его сделать шаг и протянуть каждому руку — одному, второму, третьему. Затем она поворачивается, как робот, чтобы уйти, но не успевает дойти до двери, как ее ноги растворяются, и прежде чем она успевает что-то сказать, оказывается на полу, смотрит на три пары обуви и удивляется, какого черта она тут делает. А затем наступает темнота.
Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года
Моя бывшая жена скажет вам, что я готовлю отличный материал раньше любого другого журналиста, потому что во мне не осталось ни капли порядочности. Я предпочитаю называть это инстинктом, шестым чувством. Как только я в целом представляю себе сюжет, то добавляю немного красок. Если я узнаю, что политика поймали со спущенными штанами, я добавлю, к примеру, что на нем было женское белье, читателям нравятся пикантные детали. Но изредка появляется сюжет — вроде того, что разыгрывается сейчас в суде, — пальчики оближешь! Ложь, семейная драма, месть, — мне даже особо и добавлять ничего не надо.
Когда я впервые увидел фотографию «четверки из Фарли», то почувствовал, как будто мне дали кучу денег и распахнули дверь в казино. Только посмотрите на них! Великолепный состав: элегантная холодная сучка-жена, совершенно не похожая на нее лучшая подруга — темненькая, богатенькая и глупенькая хиппи, и их мужья-тюфяки. Слепая девочка тоже великолепна — кожа как у фарфоровой куклы, и эти невидящие голубые глаза, от которых до сих пор мурашки по коже. Сюжет был у меня в руках, как извивающийся новорожденный младенец — прелестный и с огромным потенциалом. Мы поржали в офисе над этими четырьмя. Над тем, насколько тупыми могут быть зарвавшиеся родители из среднего класса, — как будто в мире недостаточно других проблем. Они поправляют ухоженные волосы, потягивают латте с куркумой и