– Нет! Конечно нет! – закричала Анна в ответ. – Но должен быть какой-то другой способ…

– Буду рада услышать, что это за способ.

Анна попыталась придумать…

– Видимо, ты как-то можешь объяснить им ситуацию, – сказала она наконец. – Это всего лишь вопрос такта…

Слова Анны вызвали у мамы ярость. И она бушевала до тех пор, пока папа не перекрыл поток ее гневной речи словами, что судьба мемуаров профессора никак не касается Анны. И лучше им с мамой обсудить это наедине.

Анна вышла и заперлась в ванной комнате. Вода в кои-то веки была горячей, и Анна отмокала в огромной ванне. Уровень воды на четыре дюйма превышал допустимую в теплое время года глубину. «И ведь я посмела!» – подумала Анна. Но это нисколько не улучшило ее настроение.

Позже, в спальне, мама спокойным голосом объяснила Анне, что они с папой пришли к компромиссу. Папа исправит в рукописи профессора только самые неудачные места. А дальнейшие изменения нужно оставить издателю – в том случае, если мемуары будут переведены на английский язык.

– Понимаю, – ответила Анна таким же спокойным голосом и притворилась, что засыпает.

Она лежала в тесной темной комнате и слышала, как мама тихо плачет в нескольких шагах от нее.

– Мама… – Анну переполняла жалость.

Но мама не услышала. И Анна внезапно ощутила острое желание не слышать доносившихся до нее звуков, не участвовать во всем этом, оказаться где-нибудь в другом месте…

«Джон…» – подумала она. В прошлый раз Джон Котмор показал ее наброски Барбаре.

– Талантливая малышка, правда? – сказал он.

А потом, когда они шли к метро, он незаметно для всех поцеловал ее за фонарным столбом. Как бы Анна хотела оказаться сейчас рядом с Джоном! Как бы она хотела всегда быть с ним!

«Если бы я отдалась ему!» – подумала она. И одна часть ее существа переполнилась влюбленностью и отчаянной смелостью. А другая хихикнула: это же фраза из женского романа! Но кому какое до этого дело? Она представила, как лепечет что-то вроде: «Я твоя!» И что потом? Предположим, он смутится… А вдруг он просто не очень страстный? И даже если он возьмет и скажет: «Моя дорогая!» или «Я тебя люблю!» – что будет дальше? И где они будут заниматься этим? – подумала Анна с тревогой. Она никогда не видела, как выглядит спальня Джона. Но если спальня напоминает кухню…

Звуки на соседней кровати стихли. Мама, должно быть, уснула.

«Я поговорю с ней утром», – подумала Анна. И, погружаясь в сон, пожелала, чтобы папа смог заработать огромную сумму денег. Чтобы они ничем не были обязаны Розенбергам. И чтобы все было совершенно иначе…

– Я думаю, пришло время, когда ты должна что-то нарисовать, – сказал Джон Котмор Анне несколькими неделями позже на вечернем занятии. – Я имею в виду нечто большее, чем рисование с натуры или карандашные наброски в блокноте.

Он сидел на краешке «трона» натурщицы, а рядом с ним устроились и согласно кивали Уильям-валлиец и Барбара.

– Что именно?

Джон сделал неопределенный жест:

– Что-нибудь свое. Сделай иллюстрации к книге, распиши стену… Все равно что.

– Стену?

Такая идея однажды посетила Анну. Но где взять стену?

– Однажды в школе я сделала настенную роспись, – сказала Барбара. – Было весело. Все, что для этого нужно, – темпера на масляной основе и крупные кисти.

– Осталось не так много целых стен, – заметил Уильям-валлиец.

Начало 1944 года ознаменовалось сильнейшими воздушными налетами.

Джон Котмор махнул рукой, отвергая это обстоятельство:

– Именно поэтому стоит их разрисовывать.

Идея расписать стену засела у Анны в голове. И теперь она выискивала пригодную для этого большую вертикальную поверхность. Сначала она подумала о пустующей кладовой, где раньше хранилась офицерская одежда. Но потом Анна отвергла этот вариант. В кладовой было темно, и никто никогда не увидит нарисованное, так что это бессмысленно.

Ничего подходящего не было и в отеле. Но однажды кое-что попалось ей на глаза. Полил дождь, и, чтобы не вымокнуть по дороге в «Лайонс Корнер Хаус», Анна решила пообедать в кафе на Виктория-стрит. Все столики были заняты обсыхающими здесь посетителями. Анна с приятным чувством расточительства заказала русский стейк (до войны стейк назывался венским, но потом из патриотических соображений его переименовали).

В ожидании стейка она сидела и смотрела вокруг – как вдруг поняла: это кафе как раз ей подходит! Тут было несколько комнат, соединенных друг с другом, так что в результате образовалось сложное пространство со множеством стен, состыкованных под разными углами и выкрашенных в бледный цвет. И кроме нескольких зеркал, на стенах ничего не было. Анна незаметно пересчитала стены. Девять. Девять стен вопиют о том, чтобы их расписали!

Анна с жадностью смотрела на стены все то время, пока ела русский стейк и следом за ним – бисквит, испеченный без яиц и сахара.

«А ведь это то, что мне надо!» – думала она.

Анна обедала в этом кафе все оставшиеся дни недели (что было для нее совершенно разорительным). Потом еще несколько дней вынашивала идею, прежде чем набралась смелости что-нибудь предпринять. И вот однажды вечером после работы она дважды прошлась туда-сюда мимо кафе, заглядывая в окна, и наконец решилась зайти внутрь.

– Мы закрыты, – сказал коренастый человек, раскладывающий ножи и вилки на пустых столах.

– Но я зашла не для того, чтобы поесть, – ответила Анна.

– А зачем?

Анна воспроизвела речь, которую репетировала в течение трех дней:

– Я художница. Я специализируюсь на настенных росписях. Я хотела узнать, не захотите ли вы, чтобы я расписала ваш ресторан.

Коренастый не успел ответить, как его откуда-то из подвала окликнул голос:

– Альберт, с кем ты разговариваешь?

– Тут девушка, – крикнул Альберт в ответ. – Хочет что-то нарисовать.

– Что именно нарисовать? – крикнул голос.

– Да, что именно нарисовать? – переспросил Альберт.

– Картины. На ваших стенах, – произнесла Анна как можно более значительно.

– Картины! – крикнул Альберт в сторону подвала как раз в тот момент, когда обладательница голоса появилась в комнате.

– Я слышала.

Это была очень крупная женщина с бледным лицом и маленькими темными, как у ежа, глазками. Она несла поднос со стаканами. Поставив поднос на стол, женщина взглянула на Анну, потом – на стену, потом – снова на Анну:

– И что б ты нарисовала?

Анна была готова к такому вопросу.

– Я подумала, раз ресторан назван по имени королевы Виктории, тут могли бы быть сцены из викторианской жизни: мужчины в котелках, дети, играющие с обручами, – что-то в этом роде.