– Да. Мама и папа тоже сказали «уже» и точно таким же тоном: «надо приготовиться к худшему». А я всего лишь делаю то же, что и тысячи других.

– Да, я знаю.

– Я собираюсь всю жизнь прожить в этой стране. И должен рисковать точно так же, как и все остальные.

– Но совсем не каждый совершает боевые вылеты.

Макса слова Анны совершенно не тронули.

– Люди одобряют то, что я делаю.

Анна начала прибираться – скатывать эскизы, расставлять столики и стулья по местам.

– Как тебе мама и папа? – спросила она.

Макс помедлил с ответом. А потом сказал:

– Я за них волнуюсь.

Она кивнула:

– Наблюдать это каждый день непросто.

Макс отодвинул стул, который Анна только что поставила на место, и сел.

– Я не могу придумать, как им можно было бы помочь. И это меня тревожит. То есть деньги, конечно, могли бы что-то улучшить. Но я не могу понять, как они будут жить дальше.

– Признаться, я думала именно о деньгах, – заметила Анна.

На стене с кукольным театром остался лишний меловой штрих, и Анна с досадой стерла его рукавом.

– Возможно, после войны… – сказала она неопределенно.

– Возможно, после войны в Германии снова будут печатать книги. И возможно, там останутся люди, способные их читать. Тогда, может быть, папины произведения переиздадут – через какое-то время… Но он не хочет жить в Германии.

– Не хочет, – согласилась Анна.

Это было бы невозможно – после всего, что случилось. И мама, и папа, думалось Анне, словно лишились почвы под ногами.

– Забавно, – сказала она, – в детстве рядом с ними я всегда чувствовала себя в безопасности. Я помню, как думала: пока я с мамой и папой, я никакая не беженка. Помнишь маму в Париже? Какая она была чудесная!

– Да и сейчас она тоже чудесная, – сказал Макс. – Она делает все, что нужно, все держит под контролем. Но она такая нервная, что жить рядом с ней нелегко. – Он взглянул на нарисованные мелом фигуры, шествующие по стенам. – Я очень рад этому. И всему, что связано с твоей школой искусств. Ты теперь, как и я, здесь укоренилась. А мама и папа…

На лице Макса появилось обычное для него выражение, когда он сталкивался с какой-то проблемой, – наполовину улыбка, наполовину гримаса сожаления. И Анне вдруг вспомнились их бесчисленные подобные этому разговоры времен их поломанного детства – как они делились друг с другом своими тревогами, меняя одну за другой четыре страны.

– Ох, Макс! – воскликнула Анна, обнимая его. – Береги себя, ради бога!

– Ладно, ладно, – сказал Макс, поглаживая ее по спине – с некоторой осторожностью, потому что она вся была в мелу. – Ничего со мной не случится. – И поскольку Анна все еще не отпускала его, добавил: – Ну сама подумай: случись что-нибудь, мама никогда мне этого не простит!

* * *

Пять недель потребовалось Анне, чтобы доделать настенные росписи. По совету Барбары она использовала в качестве основы белую темперу, в которую для получения нужного оттенка добавляла краски в виде порошка. Анна смешивала все в старых консервных банках и горшках – трудоемкая работа с липким материалом, но Анне нравилось. И росписи выглядели точно так, как было задумано. Анна заканчивала расписывать стену за стеной, а потом стояла, разглядывая их, вся в краске, как до этого была в меловой пыли. И радовалась, закончив какую-то часть работы. Иногда дома ей вдруг казалось, что в росписях есть какие-то ужасные изъяны, которые она проглядела. И на следующий день с утра она неслась к кафе и заглядывала в окна, чтобы проверить, все ли в порядке. Но посетители и Альберт с женой казались довольными.

Макс получил ожидаемое назначение и написал через какое-то время, что уже принял участие в нескольких боевых операциях и ничего с ним не случилось. «А по возвращении мы всегда едим яйца с беконом, – писал он. – Так что все в любом случае к лучшему».

Никто не знал, верить этому или нет. Но мама не могла даже обсуждать какие-то иные возможности и настаивала на том, что все правда.

В мае Анна закончила работу. Альберт заплатил ей пятнадцать фунтов, и она разбогатела как никогда в жизни. По этому поводу она решила пригласить в кафе сначала маму с папой, а потом друзей из школы искусств. Мама и папа пришли в восхищение. И счастливая Анна сидела между ними в новом свитере, поглядывая на свои росписи вполглаза, и пыталась понять, можно ли было нарисовать какую-то руку лучше и выглядит ли фигура на одной стене выразительнее, чем фигура на другой стене.

– Но ведь это профессиональная работа! – вскричала мама.

– Это замечательно! – отозвался папа.

Их удивление доставило Анне огромное удовольствие – как и возможность оплатить после обеда счет.

Но по-настоящему имела значение только оценка друзей из школы искусств. Работая над росписями, Анна почти не посещала занятий – не было времени, а теперь она жила в ожидании снова увидеть Джона Котмора. «Он, должно быть, скучал по мне», – думала Анна. Ей вдруг пришло в голову, что она расписывала кафе с единственной целью – показать работу Джону. И если Джон все это увидит, если проведет целый вечер с Анной, их отношения изменятся. Произойдет нечто невероятное, беспрецедентное. «Он поймет, как я повзрослела. Стала другой. И тогда он…». Анна не очень представляла, что именно он тогда сделает. Но, наверное, существует какой-то способ показать ей, что между ними теперь все будет иначе.

Перед появлением Котмора в кафе Анну охватило лихорадочное ожидание. Усевшись в углу и прикрывшись меню, она увидела, как Джон ненадолго остановился у дверей и посмотрел на росписи. На лице его внезапно появилось выражение предельной сосредоточенности. Медленно прохаживаясь, Котмор разглядывал по очереди каждую стену, дважды возвращался… Наконец увидел Анну и сел рядом с ней.

– А ты сильно повзрослела, – сказал он.

Если бы она подбирала слова для оценки своей работы, то не сумела бы сказать лучше.

– Тебе правда нравится?

И потом в счастливом смущении слушала, как Джон хвалит композицию, рисунок и искусно подобранные цвета.

– Я ожидал увидеть что-то любопытное, – сказал он. – Но это настоящий сюрприз!

Анне ничего не оставалось, как сидеть и улыбаться, наблюдая за тем, как Джон снова и снова разглядывает ее работу и переводит взгляд с росписи на нее.

– Вот, значит, чем ты занималась, вместо того чтобы ходить на курсы!

Все произошло именно так, как хотела Анна. Она кивала, и улыбалась, и видела, что Джон смотрит на нее по-новому… Потом пришли остальные.

– Это что-то феерическое! – воскликнул Гарри, едва переступив порог. – Ведь правда феерическое, Джон?

А Уильям-валлиец уже устроился рядом с Анной.

– Я опасался, что увижу таких дам в кринолинах… Знаешь, как их рисуют на коробках с шоколадными конфетами? Как будто у них нет ног. Глядя на такие коробки, я всегда задаюсь вопросом: как же я буду эти конфеты есть? Ведь из-за них дамы остались без ног. Но теперь я ем с удовольствием, – он с уважением показал на стены, – моя совесть чиста.