— Никто ее не запугивал…

— Но она и-испугалась! — выкрикнул Нагорный, и теперь инициатива была у него. — Кто угодно на ее месте запаникует. Ни с того ни с сего появляется полиция и в-вменяет благотворительной организации причастность к серии убийств.

— Ничего такого не было. Следствие выявило, что все четыре…

— Вы уже говорили это. — Пас принял Верига. — Почему мецената «Ольвии» вы удостоили своим вниманием аж через месяц? Могли бы сразу после беседы с нашей госпожой Татьяной позвонить мне. Вот так, как сегодня. Приехать, высказать все возникшие сомнения. Не знаю, чем помог бы. Не знаю, чем могу быть полезен теперь. Но согласитесь: если бы пришли тогда, мы бы имели другую ситуацию. Вы стучите в двери сейчас. Значит, что-то изменилось. Раньше вы ограничились визитом в «Ольвию». Теперь пришли с этим ко мне. Предполагаю — есть какие-то новые обстоятельства. От меня требуется вмешательство, да, нет?

Вере вдруг надоело отбивать атаки двух мужчин.

— Господин Верига, пусть ваш помощник, консультант, или в каком качестве тут господин Нагорный, объяснит: если бы появились серьезные обстоятельства, я бы не приезжала к вам сюда. Вас вызвали бы ко мне в кабинет. Мы бы говорили под протокол. В присутствии адвоката или без него. Сейчас я здесь, потому что ваше детище, благотворительный фонд «Ольвия», почему-то фигурирует в серьезном уголовном деле. Смерть одной девушки из вашей базы данных — случайность. Когда одну за другой убивают четырех, переодев и загримировав перед тем каждую, — закономерность. Это репутационные потери. В наше время верховенства распространенной информации над правом очень странно, что о серии убийств и непонятной связи с «Ольвией» не пишут широко. Нагорный, вы согласны?

Их взгляды скрестились.

Не хотела бы она оказаться с ним один на один, в закрытом кабинете, в другом статусе.

— Мы обсудим это, — процедил тот.

— Я пришла с миром. Пока что. Возможно, вы чего-то не знаете. Проведите внутреннее расследование. Будете иметь, что сказать, — звоните когда угодно.

— Вам лучше уйти. — Верига встал, снова одернув пиджак. — Тимур Юрьевич, подайте даме одежду.

— Дама возьмет сама. — Вера тоже встала. — Провожать тоже не нужно. Дама найдет дорогу.

От железнодорожной станции он ехал на местном такси, чтобы не плутать.

Немолодой дяденька-водитель в старомодном сером плаще и замусоленных штанах таксовал на «Жигулях» уже двадцать лет. Так он сказал Кобзарю, как только тронулись, и Олег обреченно откинулся на спинку сиденья. Сам он не принадлежал к водителям, о чьей болтливости слагают легенды и анекдоты. Наоборот, временами пассажиры хотели почесать языками, но натыкались на непробиваемую стену. Кое-кто обижался, но в целом шофер, который не болтает, а молча крутит баранку, людей устраивал, временами даже вызывал симпатию.

Все время в дороге по вагону проходили многочисленные розничные торговцы, предлагая календари на целый год, наборы лейкопластырей, ручек, химических карандашей, способных вывести любое пятно. Тетушки, чей возраст невозможно определить, носили свежие пирожки со всем, что можно напихать в тесто, жареные семечки и пиво. Мальчики школьного возраста призывали покупать гороскопы, китайские астрологические прогнозы и напечатанные на дешевой бумаге сборники анекдотов и сплетен про беременности или разводы певиц и певцов. Даже закрыв уши ватой, спастись от коробейников не выйдет. Если замолкали они, в действие вступали странствующие музыканты с гитарами и баянами, требуя пожертвований за то, что люди слушают их пение. А в редкие моменты отсутствия всех собирателей дорожной дани рядом громко ругали власть сами пассажиры.

Кобзарь мог одним окриком закрыть таксисту рот. Но решил все же дотерпеть, слушал, кивал, соглашался со всем, что думал дядька о местной и центральной власти, войне, барыгах и России. Тем временем оказалось, что едут на окраину. Они пересекли неказистый центр и застроенные новыми модными комплексами микрорайоны, заехали в частный сектор, который мало чем отличался от обычного села, разве что выглядел более ухоженным. «Жигули» уверенно кружил по улочкам с разбитым асфальтом, наконец остановился возле нужного дома. Заплатив, Олег немного подумал — и записал телефон водителя. Назад отсюда сам точно не выберется.

За высоким старым забором залаяла собака.

Вспомнив прием у Вампира, повел плечами — глядишь, тут тоже натравят пса. Но сдать назад не выйдет, так что Кобзарь дернул калитку. Она оказалась закрытой изнутри только на старую допотопную задвижку. Войдя, он увидел небольшую дворнягу. Пес захлебывался лаем. Но к прибывшему не рванул. Вертелся на одном месте, дергался вперед, острые уши опускались к голове.

— Есть кто? Добрый день! — позвал Олег, перекрикивая пса.

— Тихо, Данко! Цыц, говорю, как ты надоел, глупый!

Из-за дома уже выходила полноватая девушка с простым круглым лицом, курносая, густо покрытая веснушками. Выглядела она старше своего возраста лет на десять, особенно в резиновых сапогах, зеленых трениках и теплой вязаной кофте. Голову прикрыла цветастым платком, из-под которого выбивались пережженные кудри.

Пустое ведро в руке.

Собака замолчала, потрусила к хозяйке, потерлась о ногу, потом недовольно обернулась к Кобзарю, снова тявкнула.

— Не укусит, — сказала девушка.

— Никогда в это не верил. Собак заводят и держат, чтобы кусали.

— Этот приблудный. Топните ногой — смоется, только его и видели. Гавкает так, для порядка. Вредный. — И сразу: — Вы кто? К кому?

— К вам. Если вы Оля Тымчук.

— Оля, — кивнула она утвердительно.

— Олег. Поговорить нужно. Если бы еще ваш Данко замолчал…

— Не заткнется, даже если прогнать в сад. Заходите лучше в хату.

Она поставила ведро возле крыльца, стянула платок, вошла первой. Кобзарь двинулся за ней, на ходу проверил сказанное — топнул на пса. Тот залаял громче, но при этом действительно поджал хвост и сперва попятился, потом — усвистал за дом. Теперь противный лай доносился оттуда.

Внутри было чисто и без излишеств. О современности свидетельствовали разве что компьютер на старом, накрытом зеленой скатертью письменном столе и купленный лет пятнадцать назад телевизор на облупленном, типично бабушкином комоде. Если не обращать внимания на них, жизнь в доме, казалось, замерла.

— Так вы кто? — Не только в голосе и выражении глаз сквозила огромная усталость, вся Оля выглядела ее воплощением. — Чаю, может?

— Спасибо. Я ненадолго. Хотя… Как пойдет.

— Что пойдет?

— Разговор.

— На предмет?

— Мария Запорожец. Она еще называет себя Мэри.

— А… — Девушка опустилась на старый скрипучий стул. — Присаживайтесь.

Кобзарь устроился напротив. Под ним стул скрипнул сильнее.