на своем плече руку Джоанны, и, освободившись от сомнений, он прикрыл ее своей широкой ладонью. Король поднялся на ноги уже полностью спокойным и сконцентрированным, его осанка была величественна и решительна. Жена улыбалась ему, она видела, что это не маска — перед ней стоял настоящий Бахирон Мур, правитель Алокрии.

— Ты все делаешь правильно, — произнесла Джоанна.

Она права. Она всегда была права, и вновь ее слова придали ему уверенность в своем решении. Тогда, тринадцать лет назад, Бахирон просто хотел посильнее унизить Кассия, и потому потребовал его любимую дочь себе в жены без заключения династического алокрийско-фасилийского брака. Он и не рассчитывал, что тем самым найдет самое ценное сокровище в своей жизни. Джоанна всегда поддерживала его, мудрейший советник, верный друг, любящая жена, мать будущего наследника престола. Она никогда не ошибалась, и этот раз не станет исключением.

— Спасибо, — тихо сказал Бахирон.

Король смотрел на Джоанну и мысленно ругал себя. Великий правитель Алокрии даже сейчас не мог выразить словами все чувства к своей супруге, в голове вертелась дурацкая поговорка: "Не время для любви". Но она и так все знает, иначе не стояла бы сейчас напротив него с улыбкой любящей женщины, нежно возложив руки на свой округляющийся живот.

Твердым шагом Мур подошел к большому шкафу в дальнем углу и распахнул его дверцы. Небо над Донкаром окончательно прояснилось, и яркие солнечные лучи, нагло влезшие в королевские покои через узкое окно, заиграли на отполированных доспехах и смертоносной стали меча. Король взял родовой клинок, сделал несколько взмахов. Знакомая и приятная тяжесть. Когда-нибудь он отдаст свой меч наследнику, но для этого его надо взять в руки сейчас, иначе нечего будет наследовать.

Словно врач-костоправ, ломающий неправильно сросшуюся кость, чтобы она затем полностью зажила, избавив человека от боли и проблем, Бахирон должен своим нападением на Марию сломить неверный курс Алокрии, дабы затем вместе с Комитетом вернуть все в правильное русло. Иного выхода нет, все зашло слишком далеко, а ожидание лучших времен может стоить целой страны. Лучшие времена надо творить своими руками.

"Много же мы проблем создали, мой друг Илид, — нахмурился король, разглядывая сверкающий клинок. — Я слишком увлекся, признаю, но я прозрел. Прошу тебя, открой глаза и ты, увидь это". Он подошел к окну и взглянул на Донкар. На столицу лился веселый свет вечернего солнца, но город не выглядел живым, по его улицам разливался страх и недоверие. Скоро наступит закат, но красные лучи больше не будут навевать приятные мысли о домашнем очаге, а лишь начнут тихо нашептывать пророчества о кровавом пожаре, который медленно поглотит Алокрию.

Церковь Света развалилась, Спектр Карпалок Шол пропал. Говорят, что он тайно ушел в долгое паломничество, и теперь о нем ничего не известно. Светоносные монахи, последний столп веры в этой несчастной стране, покинули свой монастырь и направились на северо-восток. Инквизиция объявила их отступниками, что в принципе невозможно, и созвала священный поход против них, выступив к Силофским горам со всеми своими силами. Королевская армия стояла далеко на востоке, порядок в городе поддерживал только небольшой корпус стражи, но одновременно с обнаглевшими преступниками Синдиката и безумными сектантами им не справиться. Они до сих пор держались лишь потому, что смертепоклонники вылезали из своих катакомб поодиночке, чтобы принести своему владыке личную жертву. Эта индивидуальная "доблесть" их и губит, но хорошо, что они не атакуют все вместе, иначе Донкару пришлось бы очень тяжело.

Однако жестокому миру и этого показалось мало — в Илии снова начались вспышки загадочной эпидемии, которую не сдержать даже фармагикам, хоть они и делали все возможное.

— На войне гибнут солдаты, но они к этому готовы, — тихо произнес Бахирон, стоя перед окном в ожидании алого заката. — А болезнь убивает всех без разбора: женщин и мужчин, детей и стариков, бедных и богатых. Жестокая судьба, уравновешивающая в цене все человеческие жизни. Вот оно — настоящее лицо равенства, мой друг Илид. Вот то, к чему ты стремишься.

* * *

Привязанный к столу человек бился в агонии и мучительно мычал через кляп, который он яростно жевал в попытках освободиться, но лишь прокусывал свои губы и рвал ремнями щеки.

— Четырнадцать минут. На боль реагирует, — белобрысый лаборант сделал пометку в дневнике.

Кальмину Болу очень повезло. Он не особо блистал знаниями фармагии, был посредственным учеником, но его запомнил Маной Сар, когда парень первым прошел вступительное испытание и не дрогнул. Видимо, глава Академии и не пытался затем узнать лучших на потоке, вспоминать кого-либо из них, поэтому подходящие для новичков поручения он отдавал Кальмину. И вот теперь белобрысый фармагик работал под личным присмотром Маноя Сара в одной из лабораторий, оборудованных в Новом Крустоке.

Подопытный на столе перестал мычать и лихорадочно трястись, его мышцы начали ритмично сокращаться, изламывая тело мощными толчками. Если бы не ремни, которыми он был опутан, произошли бы повсеместные переломы и смещения костей, превращающие человека в бесформенное месиво.

— Семнадцать минут, — записал Кальмин, ткнул скальпелем в плечо мужчины и немного подождал. — Чувствительность пропала, или он не замечает боли. На две с половиной минуты быстрее, чем в предыдущем эксперименте. Возможно, следует более точно рассчитывать вес подопытных и остальные факторы. Или же это благодаря усовершенствованной формуле… Ладно, пометка "спросить мастера Маноя".

Из носа и ушей мужчины потекла желто-зеленая кровь, больше похожая на гной. Лаборант водил рукой перед остекленевшими глазами, и подопытный послушно поворачивал голову, следя за его движениями.

— Так, испорченная кровь — обычное явление, а вот это уже любопытно, — пробормотал Кальмин, раздвинув пальцами веки привязанного человека. — Взгляд мутный и рассеянный. Странно, присутствуют все признаки слепоты, но он до сих пор зрячий. Это прорыв. Впрочем… "спросить мастера Маноя".

Дверь в подвал со скрипом отворилась, и в лабораторию вошел сам глава Академии. Фармагик замер на лестнице, поморщился от тяжелого запаха мочи, пота и крови, и придержал закрывающуюся дверь, чтобы свежий воздух хоть немного разогнал смрад. Однако от этого вонь становилась только сильнее. Маной со вздохом отпустил дверь и подошел к лаборанту.

— Я побывал уже в четырех лабораториях и остался разочарованным. Я в плохом настроении, Кальмин Бол, но рассчитываю услышать хорошие новости. Не огорчай меня, — резко произнес фармагик.

По его виду можно было догадаться, что он уже готов к очередному отчету о неудаче в эксперименте. Маной подошел к столу с подопытным и внимательно его осмотрел. Удовлетворенно хмыкнув, он поковырялся в окровавленных отверстиях носа и ушей человека. Растирая между пальцами испорченную кровь, фармагик принюхивался к ее запаху,