– Путешествуют по Бруклину.

– Как необычно.

– Полетели на бар-мицву к моему двоюродному брату.

– А ты не поехал?

– Сказал, что у меня слишком много дел. – Я отпил еще глоток, стук в голове чуть унялся. – Если честно, не хотелось.

– Почему?

– Сил нет туда возвращаться.

– Здесь тебе тоже плохо?

– Пока нет.

– Звоните в местные СМИ, – заявил холодный голос позади нас. – Я проснулась у Ари Идена. – На кухню вошла Реми и, со стоном потирая виски, продолжала: – Мне нужно выпить крепкого кофе, Соф. Щедро сдобренного водкой. Иден, чтобы никому ни слова, или я отправлю видео с прошлого вечера всем раввинам Бруклина. – Она взяла у Софии кружку, не обращая на меня внимания, села, не спеша отхлебнула.

Мы молча пили кофе. Я украдкой поглядывал на изгибы пальцев Софии, на уголки ее рта – она снова взялась за книгу. Наконец Реми стало легче, она решила уйти. Я снова поблагодарил Софию, проводил их до двери, вернулся в свою комнату и рухнул на кровать.

Ноябрь

…В нем точно

И внутренний и внешний человек

Не сходен с прежним.

У. Шекспир. “Гамлет”[180]

Всю ночь перед экзаменом я ворочался в кровати, пытаясь предаться сну. В комнате было душно, я рассматривал красные цифры на часах, слушал жужжание вентилятора и остро чувствовал, как уходит время. Около половины пятого меня сморила неутоляющая дремота без сновидений.

В половине седьмого я сдался. Наскоро помолился – Господи, помоги мне, пожалуйста, шептал я всю “Шмоне-Эсре”, – принял горячий душ и попытался отжаться от кровати, чтобы разогнать кровь. Мать на кухне жарила яичницу. Пока я ел, мать гоняла меня по словарным словам – амазонка (всадница), фланировать (прогуливаться без цели), чичероне (проводник для осматривающих достопримечательности), – пока я не заявил, что это упражнение лишено смысла. Отец уже ушел на ранний миньян, его не волновало, что у меня сегодня экзамен, но мать не отставала, убеждала меня, что я подготовился как следует, и не желала слушать возражений. Я попрощался с ней, за мной заехал Ноах.

Мы прибыли в школу и увидели, что большинство учеников из нашей параллели нервно слоняются вокруг макета Храма. Донни спрашивал у Амира, как решается какое-то геометрическое уравнение. Ноах развлекал Ребекку и Реми пикантными словами, которые, уверял он, могут попасться в тесте. (“Знаете, что такое «сладострастный»”? Или вот: “Боже мой, небрежный вид Амира так возбуждает!”) Оливер отлучился выкурить косяк. Дэвис, склонившись над скамьей, что-то спешно набирал на калькуляторе и виновато озирался. Эван молча осматривал концы карандашей.

Во двор вышла вперевалку кашляющая доктор Флауэрс, от нее несло табаком. (“К сожалению для всех участвующих сторон, финансовое положение не позволяет мне отказываться от предложений побыть наблюдателем на экзамене”.) Она привела нас в сдвоенный класс на первом этаже и рассадила так, чтобы между соседями всегда оставалась пустая парта. Меня определила в правую часть кабинета. “Надеюсь, Иден, сегодня ты справишься лучше, чем на нашей прошлой контрольной”, – сказала она, и это замечание не на шутку меня встревожило, поскольку она так и не вернула нам работы.

Едва часы пробили восемь, она принялась мрачно расхаживать от парты к парте и бросать суровые взгляды на каждого, с кем встречалась глазами.

– Ну что ж, добро пожаловать на экзамен, который определит ваш реальный потенциал получить ту или иную оценку. Со мной так и было. В ближайшие четыре часа вам предстоит продемонстрировать, как вы умеете писать, понимать прочитанное и решать задачи. Экзамен всеамериканский, официально признанный… – скрипела она, дважды прерываясь из-за приступов жестокого кашля. Я заметил, что всякий раз, как она поворачивалась в другую сторону, Амир поглядывал на свой якобы запечатанный пакет. – Итак, – заключила она, – мне остается лишь пожелать вам удачи. Можете начинать.

Первым пунктом значилось сочинение:

Литература зачастую связывает страдание с развитием характера. Задание: связаны ли горе и духовный рост в повседневной жизни? Составьте план и напишите сочинение, раскрыв ваше мнение по данному вопросу. Обоснуйте свою точку зрения с помощью логических доводов, примеров из личного опыта, прочитанных книг и знаний, приобретенных во время учебы.

Я дважды перечитал задание. Мне пришли на ум последние строки стихотворения “Безумная Джейн говорит с епископом”: “О том и речь, что не сберечь души – другой ценой”[181]. Я вспомнил наш разговор с Эваном – о том, что несовершенство помогает некоторым людям устремляться к трансцендентному, убегать от одиночества и тоски, увлекаясь тем, что, безусловно, превосходит человека. “Мы, современные люди, – начал я, чувствуя, как сознание мое погружается в транс автоматизма, – живем без славы, без приключений и, в общем, без многого – в том, что касается формального смысла. Как же нам удается достигать настоящих высот? Мы разрушаем некие сущностные аспекты нашей личности”. Я продолжал в том же духе, гадая, верю ли в то, что пишу. Действительно ли мне доводилось сталкиваться с тем, что “иерархия страдания влечет за собой некий моральный соблазн”? Пожалуй, в случае с Эваном так и было: его боль, какой бы она ни была, в некотором смысле привела к катарсису, окружила Эвана ореолом скорбного величия. И действительно, разве не из-за его потери мы относимся к нему с таким почтением? Никто об этом не упоминал, но, по-моему, так и было: вопиющая очевидность, единственность, примечательность его несчастья наделила Эвана властью над нами. Правда, в моем случае социальные и религиозные недостатки были тем, чем были, то есть недостатками, а не источником достоинств.

Я быстро закончил. Довольный тем, что удалось вспомнить, я несколько минут перебеливал свою тайнопись в надежде, что проверяющие сумеют расшифровать мой почерк. А потом принялся ждать, слушая, как сидящий за мной Амир лихорадочно царапает ручкой бумагу.

Вскоре доктор Флауэрс вскочила из-за стола и крикнула: “Время!” Сидящая передо мной Ниман попыталась стереть кляксу, чем привела в ярость доктора Флауэрс.

– Но я же ничего не писала, – слабым голосом беспомощно оправдывалась Ниман. – Просто стирала.

– Нельзя, я же сказала: время! – прорычала доктор Флауэрс. – Экзаменационная комиссия признает твою работу недействительной, так и знай. А теперь выметайтесь!

На десятиминутной перемене мы собрались в туалете, чтобы тайком обсудить ответы, Амир бледнел всякий раз, как они с Эваном расходились во мнениях. Задание на слова оказалось простое, хотя я от волнения перепутал мавзолей с мораторием. А вот с математикой было непросто. Я наугад решил несколько задач по тригонометрии; очень хотелось есть, я совсем упал духом и уверился, что никуда не поступлю. Я старался успокоиться,