про себя клял Бирмана за бесполезность и твердил себе: уже одно то, что я здесь, можно считать своего рода моральной победой, потому что мои бруклинские друзья никогда не будут сдавать этот экзамен. Но мысль эта была малоутешительна.

– Какой у нас низший балл? – спросил Оливер, когда мы уходили. – Просто интересно.

* * *

В понедельник мы с Ноахом ехали из школы домой, как вдруг у него зазвонил телефон.

– Детка, – слишком громко произнес Ноах в колонки. – Ты на связи с Дрю.

– О, привет, Ари.

Мне захотелось кашлянуть, словно чтобы подтвердить свое присутствие.

– Привет, Ребс.

– Вы еще едете?

– Ага, только выехали. – Ноах обогнал тихохода. – Что случилось?

– Вы разве не знали, что у нас сегодня?

– Э-э, я знаю, что сегодня не наша годовщина. – Мы с Ноахом стукнулись кулаками. – Так что я ни в чем не провинился.

Ребекка не засмеялась.

– Эван ничего не говорил?

Ноах сделал погромче.

– О чем?

Ребекка прочистила горло.

– Сегодня день рождения Кэролайн Старк.

Мы с Ноахом молчали.

– О, – наконец произнес Ноах и сбросил скорость.

– По-моему, лучше не оставлять Эвана одного, – продолжала Ребекка. – Ему не помешает ваша компания.

– Ага, я позвоню ему, – ответил Ноах. – Позову в гости или куда-нибудь еще.

– Думаю, он сейчас на Гроув-стрит.

Ноах нахмурился:

– На кладбище, что ли?

– Ага.

– И что ты предлагаешь? – спросил Ноах. – Чтобы мы просто взяли и приехали туда?

– Не знаю. Может, так будет лучше?

– Погоди, – вмешался я, – Ребс, а ты откуда об этом узнала?

– София сказала. Это была ее… идея. – Она примолкла – судя по звукам, попила. – Наверное, она это запомнила, или ей сказал Эван, или…

Мы нажали отбой, позвонили Амиру и Оливеру. Ни тому ни другому Эван ничего не говорил, но оба захотели поехать с нами. Ноах развернул машину, и мы отправились за ними. К нашему удивлению, Оливер ждал нас на крыльце с букетом орхидей.

По дороге мы почти не говорили. Солнце еще не село, но на улице стало ощутимо прохладнее. Кладбище находилось неподалеку. Машин на стоянке было мало – кажется, до закрытия оставалось недолго. В дальнем углу Амир заметил “астон мартин”, припаркованный настолько незаметно, насколько незаметен может быть “астон мартин”.

Кладбище было большое, заросшее Bucida buceras[182] и Ficus aurea[183]. На воротах было вырезано изречение на иврите:

Безоговорочно верю в то, что мертвые вернутся к жизни[184]. Мы шагали по кладбищу и наконец увидели Эвана, он что-то читал, повернувшись спиной к могильному камню. Мы медленно направились к нему, не стали его окликать, чтобы не напугать. Может, он не слышал нашего приближения, может, притворялся, будто не слышит, но не смотрел на нас, пока мы не подошли и не встали рядом.

– Привет, – сказал Ноах. – Мы решили, тебе не помешает компания.

Оливер подошел к могиле, возложил цветы. Надгробие было большое, но ничем не примечательное – темный гранит с изящно начертанным именем Кэролайн на иврите. Оливер сжал плечо Эвана и отошел к нам.

Эван обвел нас глазами. Взгляд ясный, и сам спокоен, не заметно, чтобы плакал. Открыл рот, чтобы что-то сказать, но осекся и кивнул.

– Вы даже не представляете, как мне ее не хватает, – произнес он наконец, отвернувшись от нас. – Каждую… каждую минуту каждого дня.

Мы вчетвером сидели на скамье и молча смотрели на Эвана. Невероятно, но он, казалось, обрадовался нам. Говорить было нечего; меня ошеломило, что Эван, пусть на миг, обнаружил перед нами слабость; я понимал, что больше он нам ничего не скажет. Чуть погодя Эван вновь взялся за книгу, потрепанный томик сонетов Шекспира. Возле надгробия стояла фотография в рамке: Эван, лет пяти-шести, не больше, обнимал мать – у нее были точь-в-точь такие же ярко-голубые глаза. Я невольно думал о том, что порой лишь нечто истинное и неотменимое – как смерть – способно сорвать с нас маску. Я, не отрываясь, смотрел на фото, пока не защипало глаза. Тогда я сморгнул слезы и отвернулся.

* * *

Во вторник вечером я впервые за сезон вышел на площадку – в матче против “Плантации”. Игра была в одни ворота – точнее, в одно кольцо: Ноах уже к середине заработал двадцать очков. К началу четвертого периода мы вели с перевесом почти в тридцать очков, после такого выпускать наш стартовый состав было попросту невежливо, и Рокки, смерив меня скептическим взглядом и еле слышно выругавшись, отправил на площадку меня. Я ликовал, хотя меня и смутило, что игроки основного состава, к которым присоединились Эдди и Синтия, чересчур бурно приветствовали мое появление. Оливер, явно укуренный, демонстративно уступал мне мяч, и в итоге я показал лучший результат за всю свою короткую, ничем не примечательную спортивную карьеру: восемь очков за четыре броска из семи. После финальной сирены Рокки неохотно позволил Ноаху отдать мне мяч.

Мать в тот вечер на матч не приехала (хотя терпеливо высидела несколько игр, когда я вообще не выходил на площадку), у нее в школе было родительское собрание. Отец, насколько я знаю, вообще понятия не имел про сегодняшнюю игру. Но куда больше меня расстроило, что София, посещавшая лишь важнейшие наши матчи – из-за отсутствия интереса к баскетболу и серьезной внеклассной нагрузки президента, – тоже не пришла, а я надеялся наконец хоть чуточку щегольнуть перед ней спортивной сноровкой.

Из помпезной послематчевой речи Рокки я узнал, что Ноах лидер не только по количеству очков и пасов, но и непревзойденный лидер “Коль Нешамы” по подборам. И его родители сегодня вечером намерены отметить это событие торжественным ужином. По такому случаю Амир предложил мне поехать домой с ним, его мамой и Оливером.

Миссис Самсон оказалась невысокой, с короткой стрижкой, крупными чертами лица и строгим взглядом. Говорила она с акцентом – то ли израильским, то ли колумбийским. Я вспомнил рассказ Оливера о ситуации в семействе Самсонов и невольно восхитился тем, как ей удалось вырастить Амира.

– И что это был за неловкий бросок? – спросила миссис Самсон Амира, едва мы выехали на шоссе.

Амир поднял глаза от телефона и бросил предостерегающий взгляд на Оливера в зеркало заднего вида.

– Ну, ма, чего ты начинаешь?

– Третья четверть – вы посмотрите на этого шмока! Estúpidamente![185] Проклятие твоему дому! – Она вильнула, огибая водителя, выехавшего из своей полосы. – В третьей четверти ты швырнул мяч не пойми кому.

– Зачем мы сейчас вообще об этом говорим? – спросил Амир. – Разве мы не выиграли с перевесом в миллион очков?

Она убрала правую руку с руля и замахнулась в направлении