– Скажи мне, Арье, раз уж ты все понимаешь.

У меня в кармане зажужжал телефон. Мы оба притворились, будто не слышим.

– Потому что мы не такие, как он, мы другой породы. Мы приспосабливаемся. Мы стараемся разобраться, что тут и как. А он… в нем нет того, что есть в нас.

В ее глазах мелькнул испуг признания, но тут же растворился в пустоте.

– Я не думал…

– Ты совершенно прав. Я действительно хотела совсем другого, – перебила мать. – Я хотела, чтобы ты начал наконец стараться в классе. Я хотела, чтобы у тебя появились друзья, с которыми тебе не противно общаться. Я хотела, чтобы ты, хас ве шалом[193], в кои-то веки позволил себе невинные развлечения. Я хотела, чтобы ты влюбился. Я хотела, чтобы ты понял, что за стенами бейт-мидраша – целый большой мир. И знаешь что? Как твоя мать, я хотела, чтобы ты стал хоть на каплю счастливее. (Тут я вспыхнул, сам не знаю почему, точно мать разгласила секрет, существование которого мы прежде не признавали.) Не забывай, что я приняла жизнь абы, я не родилась в этой среде, так что да, может, это сложно и необычно, может, я до сих пор скучаю по некоторым вещам. По вещам, которых желаю своему сыну. Но если за это придется расплачиваться тем, что мой единственный ребенок откажется от чего-то важного в себе? Я никогда этого не захочу.

Сказав это, мать протянула мне приглашение и вышла из комнаты.

* * *

Начали мы с Лукреция.

– Эпикур верил: в том, что мы несчастны, виноваты боги. – Рабби Блум говорил негромко, не так, как обычно на уроках, он словно возвращался в жизнь до “Коль Нешамы”. Мы с экземплярами De Rerum Natura[194] сидели за его длинным столом. – Мы, люди, по природе противимся божественному. Что Эпикур называл причиной нашего сопротивления?

– Страх, – ответил я. – Мы страшимся гнева Господня.

Рабби Блум кивнул.

– И можно ли нас винить? Мы страдаем от неудач, несчастий, потерь: всё в Божьих руках. Разве бояться не естественно? Отсюда следует цель Эпикура: убрать страх и тем самым избавить человечество от несчастья. Чтобы это сделать, чтобы убедить нас, что нам больше не нужно бояться Бога, он ставит себе задачу – доказать, что божество совершенно безразлично к нашим грехам и добродетелям. И как он это доказывает, мистер Самсон?

– С помощью атомизма, – ответил Амир.

– Под которым он подразумевает…

– …что вселенная, какой мы ее знаем, – вмешался Эван, не дав Амиру сказать, – материализм, наши чувства, все осязаемое не имеет отношения к Богу.

– Именно. (Непривычно было наблюдать, что рабби Блум и Эван общаются не как противники, а как учитель и ученик. Наверное, подумал я, до смерти матери Эвана это было нормой.) Наш мир возник из смеси элементарных частиц, а не по воле Бога. Так утверждал Эпикур, и здесь в дело вступает Лукреций, дабы сделать эту мысль – что мы существуем в силу естественных законов, не связанных с вмешательством высших сущностей, – достаточно привлекательной, чтобы облегчить наше непомерное несчастье. Иными словами, его цель – освободить нас.

Эван покусывал ручку:

– Но разве в этом он не ошибся?

Амир фыркнул:

– Ты и с Лукрецием поспорил бы.

– Я серьезно, – не сдавался Эван. – Признать, что мы страшимся Бога, решить освободить нас от Него – тут все верно. Это он правильно догадался.

– Спасибо, что одобрил, – пробормотал Амир.

Рабби Блум отхлебнул чай.

– Так что же вас смущает, мистер Старк?

– Мы не можем освободиться, убрав Бога, – пояснил Эван. – Не получится.

– Но почему? – спросил я. – Если бы кто-то действительно верил, что Бог не играет роли в нашем развитии…

– Неважно, принимал Бог участие в сотворении мира или не принимал. – Эван вынул ручку изо рта и принялся что-то неразборчиво царапать в тетради, я вытянул шею, пытаясь прочесть поверх его плеча, но сумел разобрать лишь разрозненные фразы. НЕОБХОДИМО ВИДЕТЬ. НЕ ЗАМЕЧАТЬ/МЕСТЬ > НЕЭФФЕКТИВНО. Я заметил, что Ноах тоже силится их прочесть. – Как только вы признаете хотя бы второстепенное присутствие некоего проявления божества, что бы это ни значило, стараться не замечать его – бесполезно. Все равно как зажмуриться, чтобы мир исчез, и надеяться, что это сработает и мир действительно растает.

– Тогда, полагаю, вы осознаёте альтернативу, мистер Старк, – сказал рабби Блум.

– Еще бы, – ответил Эван. – Обратиться к Богу, а не отворачиваться от Него. Но для этого, разумеется, сперва нужно искренне поверить.

– В общем, да, – согласился рабби Блум, – мне кажется, это очень важно.

Эван пожевал ручку.

– Тогда позвольте задать вам вопрос, рабби. Доводилось ли вам сомневаться в Боге?

Рабби Блум не моргнул.

– Как всякому мыслящему человеку.

– Вы понимаете, о чем я спрашиваю. Разве эти сомнения не подталкивали вас сдаться? Вы обдумываете закравшиеся в душу подозрения или стараетесь их не замечать?

Рабби Блум молча помешивал чай пластмассовой ложечкой, потом закрыл лежащую перед ним книгу.

– Если вы не против, я отвечу притчей.

– Наконец-то. – Оливер хлопнул Ноаха по спине. – С притчами проще.

Рабби Блум отодвинул чашку.

– Что вам известно о Пардесе, джентльмены?

Амир нахмурился:

– О Пардесе? То есть методе изучения Торы?

– Еще это миф, – добавил я. – Из Гемары.

– И что вы помните об этом мифе, мистер Иден?

Я вспомнил мишмар с рабби Херенштейном в четвертом классе – его шиур на эту тему, ныне туманный в анналах моей памяти, растрогал Шимона до слез.

– Что он неутешителен.

Рабби Блум ослабил галстук.

– Как справедливо заметил мистер Самсон, слово “пардес” – акроним. Пшат – поверхностный уровень. Ремез – аллегорический смысл, скрывающийся за смыслом буквальным. Драш – истолкование в духе мидраша[195]. И наконец, сод, истолкование эзотерическое, даруемое в откровении. Вместе они составляют четыре измерения познания.

– Что-то пока не очень похоже на притчу, – заметил Ноах.

– А притча, – продолжал рабби Блум, – вот какая. Четверо вошли в Пардес, райский сад познания Торы. Одни утверждают, что это абсолютная аллегория: рабби постигли четыре уровня знания и раскрыли величайшие секреты Торы. Другие, подобно Раши, считают, что четверо величайших святых в буквальном смысле отправились в путешествие.

– Это, похоже, важная штука, – заметил Оливер. – Я восемнадцать лет провел в еврейской школе, почему я впервые слышу об этом только сейчас?

Рабби Блум откашлялся.

– Первым вошел Шимон Бен-Азай, опытный судья, настолько преданный изучению Торы, что пренебрегал материальным миром, даже не захотел жениться. В Пардесе он узрел величайшие тайны, но не сумел вынести откровения высшего мира. Шимон Бен-Азай взглянул на Бога и умер.

Следующим вошел Шимон Бен-Зома, знаток Галахи, автор многих принципов, которыми мы пользуемся и поныне. Бен-Зома зациклился на первой главе