— Я кое-что с тобой сделала, — говорит Имми. — Кольцо.

Минт подносит пальцы к губам. Открывает рот, широко зевая. Чувствует ли он, что оно у него во рту? Кольцо из волос. От этой мысли у Имми к горлу подкатывает тошнота.

— Ты это сделала, — соглашается он.

Имми едва держится на ногах, приходится сесть.

— Да, я кое-что сделала, — говорит она. — Я хотела что-нибудь сделать, потому что… ну, из-за Эйнсли. Я собиралась что-нибудь сделать. Но что я сделала?

— Я здесь, — говорит Минт. — Мы здесь. Мы здесь вместе.

И продолжает:

— Мы не должны быть здесь.

— Почему не должны? Потому что ты Бойфренд Эйнсли? — спрашивает Имми. — Или ты имеешь в виду, что мы не должны быть именно здесь? В этом доме? Или ты хочешь сказать, что тебя вообще не должно здесь быть? Потому что ты призрак. Настоящий призрак?

Минт не отрываясь смотрит на нее. Настоящий призрак в теле искусственного парня? Это она сделала? Это выражение в его глазах — оно настоящее? У него самые красивые глаза на свете, Имми никогда не видела ничего подобного. Ладно, пусть они сделаны из силикона или это мешочки, наполненные цветным гелем и микроэлектронными компонентами, но что с того? Насколько это на самом деле отличается от жидкой части стекловидного тела, хрусталика, палочек и колбочек?

Бойфренды даже могут заплакать, если тебе этого хочется.

Имми так отчаянно хочется в это верить. Больше, чем ей когда-либо чего-либо хотелось.

— Кто ты? — спрашивает она. — Чего ты хочешь?

— Мы не должны быть здесь, — повторяет Минт. — Мы должны быть вместе. — Он касается своего рта. — Мое место рядом с тобой.

— Ох, — говорит Имми. — Подожди. Подожди.

Теперь она уверена, что кто-то ее разыгрывает. Может, Эйнсли каким-то образом узнала, что она собирается прийти? Может, она запрограммировала Минта, велела ему все это сказать, а теперь прячется где-нибудь вместе с Элин и Скай. Они наблюдают за всем этим, смотрят, как Имми ведет себя точно последняя дура. Ужас!

— Я люблю тебя, — говорит Минт. А потом добавляет, будто соглашаясь с самим собой: — Я люблю тебя. Мое место рядом с тобой. Не оставляй меня одного с ней.

Внутри каждого живого человека живет призрак, разве нет? Так почему внутри искусственного мальчика не может таиться настоящий призрак? Почему настоящий призрак в теле искусственного мальчика не может влюбиться в Имми? Джастин же влюбился. Почему Имми не может хотя бы раз получить то, чего хочет?

Почему Минт не может получить то, чего хочет?

Когда они сидят с Минтом на диване так близко, что почти касаются друг друга, у Имми складывается план. Она едва может дышать. Она рассматривает пальцы Минта, полукружия у основания ногтей, рисунок кожи на кончиках пальцев. Линии на ладонях. То, как вздымается его грудь, когда он дышит. Так смотреть на настоящего парня, как Имми смотрит на Минта, было бы попросту невозможно. Настоящий парень обязательно спросил бы, почему ты на него таращишься.

Ей хочется задать Минту столько вопросов. Кто ты? Как ты умер? Как тебя зовут на самом деле? Что заставило тебя полюбить меня?

Ей хочется столько ему рассказать.

У них будет на это время. Позже.

Отец пишет ей эсэмэску, что минуты через две подъедет к дому Эйнсли. Сейчас уже нет времени. Когда Минт возвращается в гроб, Имми готовится перевести его обратно в спектральный режим. Она больше не может ждать. Она целует его и нажимает кнопку. На самом деле это ее первый настоящий поцелуй. Джастин не считается. Борьба губами не в счет.

Она целует Минта прямо в губы. У него сухие, мягкие, прохладные губы. Это все, чего она хотела от поцелуя.

Когда она спускается по лестнице, отцовская машина как раз останавливается на подъездной дорожке. Но прежде чем она доходит до двери, Минт снова появляется перед ней в темном коридоре, только теперь в виде призрака. На сей раз он сам ее целует. Это призрак поцелуя. И хотя на этот раз она ничего не чувствует, этот поцелуй тоже именно такой, каким она представляла себе идеальный поцелуй.

По пути домой отец спрашивает:

— Как дела у Эйнсли?

— Эйнсли — это Эйнсли, — отвечает Имми. — Ну ты знаешь.

— Было бы странно, если бы она была кем-то другим, — говорит папа. — Ей все еще нравятся эти… как их там… Любовники?

— Бойфренды, — говорит Имми. — Ей подарили нового на день рождения. Не знаю даже. Может, они ей уже не так нравятся, как раньше…

Папа говорит:

— Ну а у тебя что? Есть бойфренды? Настоящие?

— Не знаю, — отвечает Имми. — Был один парень, Джастин, но… э… это было давно. Он… ну… как тебе сказать… Это было несерьезно. Так, потусовались немножко. А потом расстались.

— Настоящая любовь, а?

То, как он это говорит — шутя, — так бесит Имми, что ей хочется закричать. Она щиплет себя за руку, отворачивается и прислоняется лбом к прохладному темному оконному стеклу. Дрожит. Все в порядке — ей удается взять себя в руки.

— Папа… Можно задать тебе вопрос?

— Валяй.

— Ты веришь в привидения?

— Ни разу ни одного не видел, — говорит он. — Да как-то и не хочется. Мне хочется думать, что мы не болтаемся тут после, ну… после смерти. Мне хочется думать, что мы попадаем в какое-нибудь новое место. Путешествуем.

— Можно задать еще один вопрос? Как понять… в смысле, любовь ли это?

Отец поворачивается, чтобы посмотреть на нее, затем кивает, словно она только что рассказала ему что-то, о чем даже не подозревала. Потом снова смотрит на дорогу.

— Сегодня такая ночь, да? Кому это в голову приходят великие мысли о любви и смерти? Тебе или Эйнсли?

— Мне. Наверное…

— Имми, ты знаешь, что такое любовь.

— Знаю?

— Ну конечно, знаешь. Ты ведь любишь маму, ты любишь нас с мамой, правда? Ты любишь Эйнсли. Любишь своих друзей.

— Да, иногда я люблю своих друзей, — соглашается Имми. — Но я не такую любовь имею в виду. Я имею в виду, ну… Ты знаешь, мальчиков. Я говорю о такой любви, какой она бывает в книжках или фильмах. О любви, от которой хочется умереть. Из-за которой всю ночь не спишь, от которой у тебя кружится голова, кроме которой больше ничего не имеет значения.

— Ох, Имми, — вздыхает отец. — Это ненастоящая любовь. Это фокус, который тело проворачивает с разумом. Но это не плохой фокус — так у нас появляются стихи и песни на радио и дети, и иногда это даже хорошие стихи и хорошая музыка. Дети — это, конечно, тоже хорошо, но, Имми, пожалуйста, тебе еще рано. Лучше пока занимайся музыкой и стихами.

— Господи, — говорит Имми, — я же не про секс. Я говорю о любви. Если такая любовь — всего лишь фокус, то, может быть, в жизни вообще все — фокус. Правильно? Все-все. Дружба. Семья. Вы с мамой должны меня любить, потому что иначе быть с вами хреново. Вы от меня не избавитесь.