Н’Зуи разожгли костры, привели верховых животных; начиналось празднование, песни, танцы и драки за добычу. По приказу Иеронима Н’Те выслал в саванну четырех часовых.

Белые собрались под скалой.

— Что будем с ними делать? — Абель оглянулся на стонущего негра. — Этот не доживет до рассвета. Вот если бы мы взяли с собой Мбулу…

— Нужно было бы сразу их добить, — буркнул нимрод.

— За некоторых из них назначены высокие награды, — сказал пан Бербелек. — Трупы пару месяцев не выдержат, а вот живых довезти можно.

Зуэя хрипло рассмеялась.

— Их предыдущие жертвы или семьи жертв заплатят даже больше, во всяком случае, за их предводителя.

— Все так, вот только как их теперь идентифицировать? — вздохнул Тобиас. — Думаешь, они признаются? А когда сориентируются в ситуации, то каждый начнет утверждать, что это именно он, как его там, Кафар.

Пан Бербелек кивнул Папугцу.

— Переведи ему, — жестом подбородка указал он на черного разбойника, — если он представит нам своих дружков, то мы сократим его мучения. Если же нас обманет, то очень легко мы сможем их продолжить.

После чего оказалось, что Ходжрик Кафар и вправду жив — это один из эгиптян, с простреленным левым плечом. И еще была награда за метиса, Гуча Ласточку.

Зуэя присела рядом с негром, приложила ему пальцы к шее. Тот перестал стонать, потерял сознание и умер.

Еще оказалось, что Ходжрик прекрасно знает греческий (чего и следовало ожидать от эгипетского гвардейца). Как только его выпотрошенный приятель простонал их имена, Ходжрик начал оскорблять и проклинать своих предполагаемых в недавнем прошлом жертв.

— Ты уж лучше пережевывай свое счастье про себя, — посоветовал ему пан Бербелек. — Перед тобой еще несколько месяцев жизни.

— Думаете, что я от вас не сбегу? — хрипел Ходжрик, обнажая кривые зубы и дергаясь в путах. — Думаете, что не сбегу от этих слепых собак Гипатии? Три раза я сбегал, так что сбегу и четвертый! Вы, пожиратели падали, вы, заржи чумные! Да я и не таких!.. Дерьмо будете жрать по одному моему слову, дерьмо! Ваших женщин продам, детей сожру, а вас буду сжигать, руки, ноги… Никуда от меня не сбежите! Я же знаю ваши имена: Бербелек! Лоттн! Амитасе! Вероний! Лятек! Рек! Я вас всех знаю! Через год, через два — и Ходжрик Кафар в ваших дверях — и дерьмо, дерьмо, говорю — да не таких как вы!.. Я помню! В четвертый раз! Даже если придется руку себе отгрызть!..

Пан Бербелек повернулся и перерезал ему горло.

— Он меня убедил, — сказал он в ответ на удивленные взгляды товарищей, осторожно оттирая лезвие халдайского стилета.

* * *

До развалин Марабратты было еще две недели пути, тем временем, Африка предлагала огромное обилие натурального зверья; гораздо легче застрелить куду, чем какого-нибудь неправдоподобного какоморфа. Через три дня после инцидента с разбойниками Алитея подстрелила свою первую добычу, молодую тапалопу. Ее не сопровождал ни Зайдар, ни Зуэя, выстрел был неточным — папалопу пришлось добить своей куррои воину Н’Зуи. (Пан Бербелек назначал воинов каждому охотнику, удалявшемуся от каравана). В сумме, все это было весьма неэстетичным: много крови, гадкая рана, тапалопа, конвульсивно отползающая куда-то в колючие кусты с практически оторванной ногой, негр, бьющий крючковатой дубиной, заржи, тут же слетевшиеся на липкие от крови останки и ужасная вонь.

Вечером они съели эту тапалопу. Алитея не отказалась от мяса; только она не выглядела гордой своим первым охотничьим успехом. Пан Бербелек решил попросить Ихмета, чтобы тот несколько последующих дней забирал Алитею с собой на охоту — в жарком антосе нирода девушка быстро избавится неприязни к крови и неизбежного отвращения к убийству, забудет о свойственных цивилизованным людям представлениях на тему смерти.

— А еще говорят: благородная забава! — кривилась Алитея, вытирая губы от жира. — Я просто стреляю и убиваю.

— Погоди, вот станешь ты напротив льва или мантикоры.

— И что тогда?

— Если не попадешь, погибнешь сама.

— Так что с того, если это еще и опасно?

— Потому это и называют благородной забавой. Малый человек не понимает, какое это удовольствие — подвергаться смертельному риску, перебарывать собственный страх и слабость, испытывать границы своих умений. Одни только аристократы — потому они и аристократы.

Алитея продолжала кривиться. Краешком льняного платка она оттирала грудь от капель сока.

— Но ведь это же так… отвратительно. Фу!!!

— Неважно, какое оно есть; главное, как ты на это смотришь. Все возвышенное вызывает отвращение у тех, кто ползает в пыли и смотрит на все из грязи: рождение, смерть, любовь, победа. Когда человек приходит на свет — ты же видела это отвращение грязной физиологии? Когда он покидает этот мир — нет никаких цветов, поющих птичек, чудесного аромата и зари на небе, он не уходит с улыбкой на устах. Когда спариваются тела — снаружи ты видишь только лишь тела и то, что телесное. И когда побеждаешь — всегда имеется побежденный, отвратительный, на которого смотреть уже не можешь.

— Ну и что с того, что не могу. Если он гадкий?

— Это сейчас; неужто считаешь, будто какоморфы умирают приличнее?

Первые какоморфы Сколиодои встретились им где-то за неделю до того, как они добрались до Сухой Реки. Более или менее тонкие признаки деформаций флоры они замечали уже издавна. Первым же, по-настоящему, отметил их Гауэр Шебрек. Вавилонский софист явно не любил охоту, гораздо больше его интересовали фауна и флора Африки в естественном состоянии, то есть, живые и не деморфированные человеком. Он выезжал в саванну с книгами и рисовальным альбомом. Когда возвращался по вечерам, у него всегда было полно различных экземпляров — листьев, цветов, плодов; альбом же был заполнен набросками того, что он забрать с собой не мог. Его шестипалая кисть пользовалась рисовальным угольком с удивительной точностью и деликатностью линий. Возле костра, в кругу повозок, эти рисунки часто переходили из рук в руки; все удивлялись им и комментировали. Шебрек не принадлежал к художникам, которые стыдились бы собственных произведений, впрочем, он отрицал их какую-либо художественную ценность. Алитея с Клавдией выпросили нарисовать их портреты; потом еще и еще — поэтому он рисовал их каждый вечер. Зенон, в рамках вежливого флирта, выкупал их у вавилонянина за символические суммы.

Гауэр Шебрек хотел написать книгу на основании сделанных во время джурджи наблюдений — Несовершенная ботаника в свете Африканского Искривления. Пан Бербелек так и не понял толком, что о нем думать. Если бы Шебрек и вправду был шпионом Семипалого, как утверждал Панатакис, он вел бы себя иначе — максимально бы расстраивая собственную легенду, и при любой оказии долго распространяясь о, якобы, научных увлечениях.

— Имеется две основные природоведческие теории, пытающиеся описать и организовать мир живого: так называемые совершенная и несовершенная ботаника и зоология. Обе, понятное дело, опираются на утверждениях Аристотеля про неизменность видов и определительных классификациях Стагирита[12]. Тем не менее, перфекционисты[13]предполагают, что стремление к энтилехии, внешности, максимально выполняющей предназначение данной Субстанции, касается и самой природы как таковой. Следовательно, хотя виды — как реализация законченных Форм — сами по себе неизменны, то изменяется число и род уже имеющихся видов: от менее, до более организованных. Работы текнитесов фауны и флоры поддерживают такое мнение, поскольку, действительно, виды морфируются в направлении большей пригодности, но не в сторону бесцельного хаоса, ведь человек более совершенен, чем все, что притягивает к себе. Поглядите на эти колбасные деревья. Когда-то они размножались, опыляемые летучими мышами. Теперь эту функцию взяли на себя ифриты, сморфированные, правда, для чего-то совершенно другого; но, поскольку большее совершенство могло быть достигнуто, Форма была заполнена. Или поглядите на эти алоэ. В антосе Иллеи они переморфировались в виды не только лечебные и приятные для глаза — только посмотрите на эти цветы, разве они не красивы? — но и весьма питательные. Естественная телеология[14]мира исключает стремление к хаосу. Но что же на это имперфекционисты[15]: Раз все Формы, все виды заранее определены, и текнитесы просто перемещают Субстанцию от вида к виду, из под одной Формы, к другой Форме, более близкой их антосу — это означает, что в потенциале, пускай еще не актуализированные, должны существовать виды, гораздо более приближенные к хаосу и пустой хиле. В каком-то смысле, это вытекает из самого Доказательства Самозарождения в трактате «О причинах в мире растений» Теофраста: раз вначале был лишь хаос неоживленной материи, а теперь жизнь, вне всяких сомнений, существует, то должны случаться акты самозарождения: живое спонтанно рождается из мертвого. Чтобы не смог сморфировать пускай даже самый безумный текнитес — уже существует в потенциале. Вопрос: можно ли актуализировать именно такую, «искривленную» телеологию, стремящуюся куда-то в сторону от совершенства и ли вообще, противоположно совершенству? Софисты из обеих группировок ссылаются на классические труды, начиная от самого Аристотеля и Теофраста, и заканчивая работами Флорена, Провеги, Борелия и Ульрика Физика. Быть может, это один из тех вопросов, по которым Сагирит и его интерпретаторы были не правы. То есть, следует внимательно изучать природу. Любую растительную и животную Форму приписать под genus proximus[16]и определить ее differentia specifica[17], после чего сориентировать ее по оси совершенства и цели. Если бы подтвердились донесения охотников и рассказы дикарей про деморфов Сколиодои, тогда бы перфекционистам сложно было бы опровергнуть такое доказательство.