У Назифе-ханым есть сынок, слывущий хафизом[59]. Сейчас онуехал на рамазан в Б… собирать джерр[60]. Очевидно, его дела идут успешно, таккак он еще не вернулся. Назифе-ханым собиралась в этом году, «если аллаху будетугодно», женить своего отпрыска. Пользуясь каждым удобным случаем, онарасхваливала хафиза, подмигивая мне при этом многозначительно и обнадеживающе.Это должно было означать, что, если мне удастся соблюсти некоторые условия, ябуду удостоена чести стать супругой хафиза-эфенди.

Словом, Назифе Молла меня очень развлекает.

Вот и сегодня утром она пришла ко мне и спросила, могу ли ячитать «Мевлюд». Оказывается, в ближайшие дни предполагается свадьба, а насвадьбах в Зейнилер вместо музыки читают «Мевлюд».

Я прикусила губу, чтобы не рассмеяться, и сказала:

— Читать могу, но у меня нет голоса, эбе-ханым.

Назифе Молла выразила сожаление и сказала, что одна из прежнихучительниц очень хорошо читала «Мевлюд» и благодаря этому зарабатывала немалыеденьги.

Но главная цель сегодняшнего визита эбе-ханым оказаласьсовсем другой. Девушка, которую выдавали замуж, была очень бедна. Соседи решилисделать благое дело и собрали ей небольшое приданое: несколько кастрюлек ипостель. От меня крестьяне хотели получить какое-нибудь старое платье длясвадебного наряда. Выяснилось, что девочка не такая уж чужая мне, — однаиз моих учениц.

Это известие удивило меня.

— Но ведь среди моих учениц невест нет, эбе-ханым.Самой старшей двенадцать лет.

Назифе Молла засмеялась.

— Моя божественная дочь, разве это мало — двенадцатьлет? Когда меня выдавали замуж, мне было пятнадцать, и считалось, что язасиделась дома. Правда, сейчас отменены старые обычаи, но у бедной сироткиникого нет… Совсем на улице, можно сказать, осталась. У нас есть один чабан,Мехмед. За него отдаем. Как бы там ни было, хоть кусок хлеба у нее будет.

— А кто эта девочка, эбе-ханым?

— Зехра…

В классе у меня было шесть или семь девочек по имени Зехра.Поэтому такой ответ мне ничего не говорил. Но когда Назифе Молла объяснила,какая именно Зехра выходит за чабана Мехмеда, я остолбенела. Девочка быласлабоумной и вдобавок невообразимо уродливой. Такая приснится — испугаешься. Унее были лохматые, жесткие, как кустарник, волосы, словно крашенные хной, сероевосковое лицо, усыпанное темно-коричневыми веснушками, и выпученные глаза подузким лбом.

Еще при первом знакомстве с нею я поняла, что эта девочкадушевнобольная. Она совсем не разговаривала в классе, и только когда ейхотелось что-нибудь спросить или надо было прочесть урок, она начинала вдругистерически вопить пронзительным голосом.

Одного я никак не могла постичь. По арифметике и там, гдеприходилось запоминать наизусть, Зехра была первой ученицей в школе.

Как в классе, так и в саду, она всегда держалась особняком ине принимала участия ни в «веселеньких» религиозных песнопениях о гробах итенеширах, ни в «жизнерадостной» игре в похороны.

У Зехры была своя собственная игра, которой она оченьувлекалась и которая наводила на меня ужас больше, чем все забавы остальныхмоих учениц. Она останавливалась посреди сада и, казалось, прислушивалась ккакому-то небесному голосу, затем закатывала глаза и начинала пыхтеть, точносамовар, издавая странные, неприятные звуки. Потом ею овладевал еще большийэкстаз. Красные волосы вставали дыбом, на губах появлялась пена. Девочка скриком начинала вертеться на одном месте.

Несомненно, это была игра. Не знаю почему, но, когда яглядела на ее дикую пляску, меня начинала бить дрожь.

Теперь эбе-ханым рассказала, что Зехра должна стать женойчабана, и я подумала про себя: «Господи, а что, если экстаз овладеет ею впервую брачную ночь и она захочет продемонстрировать эту игру своему мужу?

Когда Назифе Молла ушла, я распорола еще одно старое платьеи принялась мастерить для Зехры свадебный наряд. Что поделаешь? Надо хотьнемного приукрасить несчастную девочку, чтобы чабан Мехмед не сбежал от нее впервый же день.

Вчера ночью в доме мухтара сыграли свадьбу. Зехра сталаженой чабана. Чтобы Мехмед не грустил, на площади пищали зурны, били барабаны,боролись

несколько пар пехливанов[61]. Женщины тоже устроили себекына-геджеси[62], где читался «Мевлюд».

Свадебное платье, подаренное мной невесте, показалосьстарикам «слишком уж на европейский манер». До моих ушей отовсюду долеталиобрывки фраз: «…завтра на том свете…», «Мюнкир… Некир…», «…раскаленная булава…»и так далее. Но зато у молодых женщин от зависти текли слюнки. Кажется,некоторые из них даже хотели бы оказаться на месте невесты.

Вечером я немного развлеклась. Жена мухтара приготовилавеликолепное угощение. По разговорам, которые велись во время «пиршества»,можно было заключить, что все эти жертвы принесены не столько ради Зехры,сколько для того, чтобы пустить пыль в глаза «стамбульской учительнице».

Перед тем как вручить невесту чабану Мехмеду, была разыгранасмешная церемония — воздание почестей старшим. Среди рук, которые застенчивыйдеревенский парень поцеловал зажмурившись, была и моя. И оказывается, это непотому, что я учительница, а потому, что они считали меня чуть ли не матерью.

Во время этой церемонии произошла комическая сцена, накоторую почти никто не обратил внимания, но которую я никогда не забуду. Пять-шестьпожилых женщин, в их числе жена старосты и Назифе Молла, сидели рядышком надлинном тюфяке. Я еще не привыкла сидеть, поджав ноги, и примостилась у печкина краю сундука с бельем.

Чабан Мехмед, не смевший поднять глаза от пола, сначала незаметил меня. Тогда эбе-ханым показала парню на меня рукой и сказала:

— Мехмед, сынок, поцелуй руку и учительнице…

Чабан смущенно подошел ко мне. Я с серьезным видом подалаему руку. Но едва бедняга прикоснулся к моим пальцам, как тут же отпустил их,глупо тараща глаза, словно не верил, что это человеческая рука.

Стараясь удержаться от смеха, я сказала:

— Целуй, сын мой…

Бедняга опять схватил мою руку и, забыв про стеснение,поднял голову. Наши глаза встретились. Как на беду, в этот момент в печивспыхнуло пламя и осветило мое лицо. Чабан увидел, что я смеюсь. В жизни невстречала более потешной и растерянной физиономии!