Доброта, скромность, умение внимательно слушать и восторгаться умом собеседника пропали в неизвестном направлении буквально через полгода после свадьбы. Зато на смену им пришли жадность, меркантильность, раздражительность, снобизм и еще десятка полтора не особенно красящих женщину качеств.

— Зато она мне верна! — попробовав мысленно защитить жену, Кириллов понял, что выдает желаемое за действительное. Ведь если бы не преданная лично ему охрана, сопровождающая Ларису практически постоянно, и не жизнь в стране, выучить язык которой она так и не удосужилась, неизвестно, чем бы заканчивались их постоянные ссоры и ее поездки по магазинам.

— Но ведь не было же? — снова подумал он, и, вздохнув, согласился: — Не было. Но, даже пойди она налево, что бы это принципиально изменило? Что, она стала бы ко мне нежнее? Или перестала бы устраивать мне сцены? Или чаще вспоминала бы про супружеский долг? Что держит ее рядом — я знаю. Мои деньги. А вот что от нее надо мне? Иллюзия наличия семьи? Женщину в доме и постели? Что именно? — …а ты стоял и смотрел!!! Мои бедные руки! У меня вывихнулись плечи!!! Эти железки стерли все запястья!!! Посмотри, там, наверное, уже началась гангрена!

Мне больно!!! Что молчишь, скотина?!

— Да вот думаю, зачем ты мне нужна? — неожиданно для себя выдал Михаил Вениаминович.

— Как это? — покрылась пятнами Лариса. — Я…

— Что «ты»? — перебил ее Кириллов. — Что ты можешь и делаешь такого, что не в силах сделать любая другая?

— Я… это… твоя жена вроде… — начала, было, супруга, но ничего связного в ее голову не приходило.

— Вот именно, что вроде… Решено — после всего этого я подаю на развод. И закрой, пожалуйста, рот — я хочу поспать…

— Мама будет в шоке… — у Ларисы неприятно задергался подбородок, и Кириллов понял, что продолжения истерики не избежать. — Она всегда говорила, что ты — неблагодарная скотина…

— Спорить с ней я не буду. Хочу сказать одно — у тебя скоро будет отличная возможность пообщаться с ней лично: насколько я понимаю, твоя мамулечка сейчас пользуется гостеприимством вот этих хамоватых господ. Так что можешь мысленно подготовиться к встрече…

— Откуда вы это знаете? — подскочив на месте, вмешался в разговор офицер.

— А вам не все равно? — усмехнулся Михаил Вениаминович. — Разве это не так?

— И все-таки… — в его голосе послышалась угроза.

— Знаете, я, пожалуй, промолчу… На сегодня я полностью исчерпал все желание говорить. И не надо так на меня смотреть — в жизни я видел вещи и пострашнее ваших нахмуренных бровей… Если вам скучно — развлекайте мою супругу. А я все-таки посплю…

— Вовка никуда не идет… — дослушав мнение брата, безапелляционно заявила я. — Насчет остальных спорить не буду, но мужа туда не отпущу…

— Почему это? — ошалело поинтересовался Вовка.

— Потому… — угрюмо глядя в глаза рассевшимся вокруг обеденного стола ребятам, я тяжело вздохнула и захрустела пальцами.

— Он нам нужен… — задумчиво глядя куда-то сквозь меня, пробормотал Ольгерд. — Так, как Глаз, среди нас не стреляет никто…

— А из чего вы там собрались стрелять? Сказано же было «И под рукой — одни ножи»…

Или у вас старческий склероз?

— Хвостик! Мы не можем соваться на планету с таким уровнем технологии с зубочистками! — подал голос Сема.

— А ты не умничай! — вспылила я. — Тебя все равно не берут!

— Ну, они не могут! — обиженно хмыкнул Ремезов. — Ибо склеят ласты через пару минут после перехода.

— Не пущу и все…

— Мне нужна причина! — глухо произнес мой брат, и я вдруг поняла, что он использовал Голос! — Говори…

— Там, впереди, разверзлась бездна и первый шаг — в полымя… Тьма поглотит всех… А Неизвестность — одна огромная тюрьма… — дрожа от бессилия, начала декламировать я:

— В безумном мире подземелий непросто выжить… Даже Шут познает жуткое похмелье у Смерти вырванных минут…

— Ну, понял теперь?

Ольгерд задумчиво посмотрел на меня и удивленно приподнял одну бровь: — Я это пророчество не читал…

— Естественно! Я и не собиралась его показывать! Если бы ты догадался, и оставил его в Аниоре… — почувствовав, что ощущение, что мной управляют, пропало, я затравленно посмотрела на мужа, и, сдерживая желание устроить небольшую истерику по поводу применения Голоса против меня, пару раз глубоко вдохнула и выдохнула:

— Тебя не смущает последняя строка? Он там будет на грани смерти. Не хочу… Мне он дорог… — …как память? — в унисон поддакнул мой благоверный, и тут же получил локтем в ухо.

— Я не хо-чу, что-бы ты шел с на-ми! — медленно, как для слабоумного ребенка по слогам произнесла я. — Во-про-сы?

— Да где там сказано, что я умру? — возмутился Щепкин. — Наоборот: урву что-то от щедрот милашки с косой. Ты же знаешь: длинные волосы — моя слабость! Правда, такая коротенькая стрижка, как у тебя, нравится гораздо больше… — попытался исправиться он, но я не собиралась реагировать на обычные шутки: с того дня, как не в первый раз попалось на глаза это творение Эола, я еще ни разу не заснула нормально!

— Ты сама-то идешь? — вдруг спросил Глаз.

— Естественно!

— Тогда пойду и я. Одну тебя не отпущу.

— Но… — начала было я, и вдруг поняла, что своего решения он не изменит: легкий в общении, абсолютно не умеющий обижаться на мои шутки и подначки, он в глубине души так и остался тем самым холодным, расчетливым и мужественным воином, который был беззаветно предан друзьям, Долгу и Чести. — А если я останусь?

— Мы идем оба… — не задумываясь, ответил он. — Вместе мы — сила… А по одному — нет. Все будет нормально, милая… Я тебе обещаю…

Услышав тон, которым он произнес последнюю фразу, мне впервые за долгие годы захотелось заплакать!

— Он прав! — внезапно буркнул Ольгерд. — С ним все будет нормально. Я ЗНАЮ.

Дальнейшее обсуждение процесса перехода прошло мимо меня: усевшись на колено мужа, я прислонилась спиной к его груди, закрыла глаза и млела от ощущения того, что он жив, здоров и рядом со мной. А через час приперся Эол и, потребовав внимания, вывел на стену рекомендации Манышевских аналитиков. Откровенно говоря, слушала я вполуха — во-первых, большинство нюансов, которые оспаривали Щепкин, Ремезов и Ольгерд, требовали специфических знаний, которых у меня не было, во-вторых, я не понимала, откуда взялся этот безумный страх, а, в-третьих, мне было просто наплевать — хотелось просто остановить время. Или откатить его назад. К моменту, когда я лежала у запруды на ручейке рядом с Волчьим Логовом, вспоминала Арену, львиц, выстрел мужа, спасший мне жизнь, и слушала, как Щепкин признавался мне в любви.

— Я должна тебе три жизни как минимум! — эти мои слова вызвали у него странную реакцию. Он захихикал и буркнул: