— Кто там? — крикнул старший Рамирес из своей комнаты на третьем этаже. — Кто, черт возьми, барабанит там в дверь?

— Рамирес, открывай! Немедленно! — Резкий голос и фамилия Пабло свидетельствовали о том, что дело безотлагательное.

К этому моменту уже все жители улицы проснулись. Ставни были открыты, женщины и дети высунулись из окон, несколько отважных мужчин вышли на улицу и оказались лицом к лицу с десятком солдат. Залаяли собаки, звук их отрывистого лая рикошетом отлетал от стен, создавая на узкой улочке оглушающую какофонию. Удары продолжали сыпаться на стекло двери даже тогда, когда Пабло начал отодвигать засов. Лишь после того как дверь распахнулась, стук прекратился и даже собаки замерли. Пятеро солдат ворвались в кафе, с грохотом захлопнув за собой дверь. Остальные околачивались на улице и курили, не обращая ни малейшего внимания на возмущенные взгляды окружающих. На улице стало тихо. Прошло минуты две, а может двадцать, никто не знал, сколько именно.

Наконец двери распахнулись. Молчание нарушил крик сеньоры Рамирес.

— Вы не можете его забрать! Вы не можете его забрать! — рыдала она. — Он не сделал ничего плохого. Вы не можете его забрать!

В ее голосе слышались отчаяние и беспомощность. Она понимала, что никакими протестами солдат не остановить. Тот факт, что у них не было официального постановления об аресте, не имел ни малейшего значения.

На улице не горели фонари, поэтому было трудно с точностью сказать, что происходило в полутьме, но все увидели, что на улицу вывели Эмилио. Он был в ночной сорочке, которая казалась неестественно белой в ночном сумраке, руки связаны за спиной, голова опущена. Он стоял и не двигался. Один из солдат ударил его в живот прикладом.

— Шевелись! — приказал он. — Немедленно!

От удара Эмилио, казалось, очнулся. Он, спотыкаясь, точно пьяный, чуть не падая на неровной мостовой, побрел прочь из дому.

Потом раздался голос сеньора Рамиреса, старавшегося успокоить жену:

— Его отпустят, дорогая. Его отпустят. Они не имеют права его арестовать.

Человек шесть солдат проследовали по улице вслед за Эмилио, двое постоянно толкали его между лопаток, чтобы он шел, куда надо. Вскоре они скрылись за углом, стук металлических набоек на форменных сапогах растаял в тишине ночи. На улицу высыпали соседи, женщины бросились утешать Кончу, мужчины были разгневаны и напуганы.

Антонио с Игнасио стояли нос к носу.

— Пошли, — сказал Антонио. — Мы должны их догнать. Быстро.

Уже давно Игнасио перестал слушаться брата, но теперь их хотя бы связывала общая цель. Тревога за родного человека, особенно за мать, на короткое время объединила их.

Через пару минут они увидели вдалеке группу военных и последовали метрах в восьмистах за ними, скрываясь в темных арках и дверных проемах, когда солдаты останавливались. Если бы их заметили, беды было не миновать, особенно Эмилио. Больше всего Антонио удивило, что они направлялись прямо к государственному учреждению. Меньше месяца назад отсюда управляли Гранадой во имя благополучия горожан.

Эмилио очередной раз получил тычок в спину, упал на порог, затем двери плотно закрылись у него за спиной. Стало светать, братьям опасно было оставаться на улице, их вот-вот могли заметить. Они опустились на корточки у дверного проема, боясь даже закурить, поскольку зажженная спичка могла привлечь к ним ненужное внимание. Минут десять они так и сидели, споря о том, что делать дальше. Остаться? Уйти? Постучать в дверь?

Вскоре ситуация разрешилась сама собой: к боковой двери подъехала машина, из нее вышли двое солдат. Невидимые фигуры впустили их в здание, а через несколько минут они появились вновь. На этот раз между ними шел еще один человек. Они поддерживали его под руки, поскольку сам он идти не мог, но делали они это не из сострадания. Человек согнулся пополам от боли, а когда они открыли дверь машины и впихнули его внутрь, стало видно, что доброта тут ни при чем. К нему относились как к вещи. Когда человек повалился на сиденье машины, оба брата, Антонио и Игнасио, мельком увидели белую ночную сорочку. Не оставалось ни малейших сомнений, что человек, которого они видели, — Эмилио.

Машина с ревом умчалась в ночь. Пришлось признать, что машину им не догнать.

У Антонио на сердце скребли кошки. «Мужчины не плачут», — повторял он себе. Мужчины не плачут. На его лице застыли печаль и недоверие, он тут же зажал ладонью рот, чтобы сдержать рыдания, но глаза наполнились слезами. Какое-то время братья сидели, опустив головы, рядом с каким-то незнакомцем, крепко спящим на полу в подъезде.

Игнасио начал волноваться. Уже почти рассвело, им нужно было убираться отсюда, возвращаться домой. Их родители ждут известий.

— Что мы им скажем? — прошептал Антонио сдавленным голосом.

— Что его арестовали, — резко ответил Игнасио. — Какой смысл врать?

Они молча и медленно возвращались домой по пустынным улицам. Антонио ожидал ободряющих слов от младшего брата, но тот не сказал ничего. Хладнокровие Игнасио в сложившейся ситуации на мгновение выбило Антонио из колеи. Он знал, что Игнасио ненавидит Эмилио, но представить не мог, что брат как-то причастен к его аресту.

Как старший брат, он должен был сам рассказать родителям, что произошло. Игнасио держался в стороне, его мнение о ситуации осталось таким же туманным, как и городские улицы.

Вот уже больше месяца власть в городе принадлежала националистам, но с каждым днем число людей, которых арестовывали и грузовиками отвозили на кладбище, где расстреливали, продолжало расти. Казалось невероятным, что это может коснуться их семьи.

— Может, они просто хотят задать Эмилио несколько вопросов об Алехандро? — предположила Мерседес, отчаянно хватаясь за соломинку. Со времени ареста лучшего друга Эмилио от того не было никаких известий.

Конча Рамирес была убита горем. Она не могла этого выносить. Живое воображение и неизвестность рисовали перед ней ужасные картины того, что могло произойти с ее сыном.

Однако Пабло наотрез отказывался верить, что больше никогда не увидит Эмилио, он говорил со всеми так, как будто его сын вот-вот вернется.

Соня и Мигель уже давно выпили по второй, а потом и по третьей чашке кофе. Время от времени к ним подходил официант и спрашивал, не нужно ли чего. Прошло два часа с тех пор, как они сели за столик.

— Они, наверное, обезумели от горя, — заметила Соня.

— Думаю, вы правы, — пробормотал Мигель. — Это означало, что и их семью не миновала ужасная участь. Арест одного означал, что теперь они все в опасности.

Соня огляделась.

— Здесь становится слишком душно. Не возражаете, если мы выйдем на свежий воздух? — предложила она.

Они расплатились по счету и вышли из кафе. Мигель продолжил свой рассказ, пока они гуляли по площади.

Целыми днями Конча молилась за возвращение сына.