Уже сворачивая на свою улицу, Кошкин подумал, что нынче, перед тем как уснуть, он напишет письмо Светлане. Напишет – и не сожжет на этот раз. Ей-богу, не сожжет! Наверное, прав Образцов: гонору у него много. И у нее, у Светланы, видать, тоже. Но она-то – вдовая графиня! Богиня почти что. Царица. Ей положено гордой быть. А он чего ради себе жизнь отравляет?

…а после, прищурившись, Кошкин вдруг увидел тонкий женский силуэт возле парадного крыльца своего дома.

Время будто замерло. Дама стояла, не шевелясь, спиною к Кошкину. Она высоко задрала голову и высматривала что-то в окнах. На фоне грязно-желтой стены Кошкин угадывал очертания маленькой шляпки на ее голове и отсутствие поклажи в руках.

До чего же страшно было сделать еще один шаг… и убедиться, что снова ему померещилось. Дамой, что в темноте и одиночестве стояла возле его дома, оказалась Ирина Алифанова.

– Простите… – Ирина побежала к нему сама. – Я не должна была сюда приходить, знаю, но в участке сказали вас уже нет, а ждать до утра я не могла, никак не могла…

Волосы ее были растрепаны, и несколько белокурых прядей будто бы случайно падали на левую щеку, на которой – то ли Ирина переборщила с румянами, то ли… Черт дернул Кошкина коснуться ее волос и легонько отвести в сторону. Ирина дернулась, будто ее поймали на чем-то постыдном – но отойти не решилась. На щеке красовался огромный бурый кровоподтек.

– Это он сделал? – свирепея, спросил Кошкин.

Ирина мотнула головой:

– Это не важно! Более – не важно. Я свободна теперь, Степан Егорович! Я ему теперь не жена!

– Неужто бракоразводные документы одобрили?

– Да! – Ирина нервно хохотнула, чем изумила Кошкина. Шагнула к нему, приблизившись почти вплотную. – Мне нужно поговорить с вами, Степан Егорыч. Сейчас же!

Однако вместо разговоров, вдруг обвив руками его шею – поцеловала.

Кошкин растерялся: это случилось впервые, хотя он и прежде чувствовал, конечно, что Ирина неравнодушна к нему. И на миг ее мягкие податливые губы увлекли его, заставили забыться, жарко припасть к ней. Покуда ушатом холодной воды не пришло осознание: нельзя с нею так поступать.

Кошкин резко отстранился. Выпалил на одном дыхании:

– Я другую люблю…

И понятия не имел, что ему делать, покуда из глаз Ирины водопадом катились слезы. Пролепетал лишь:

– Простите…

– Нечего прощать, Степан Егорович, – она вымученно улыбалась, – вы ничего мне не должны. Напрасно я пришла.

Ирина, наскоро избавляясь от слез, отступила: настаивать она не собиралась, конечно.

– Позволите вас проводить? Время нынче неспокойное…

– Не надо! – прервала она его резко. – Идите домой ради Бога, не нужно ничего!

Ирина не чета многим: она сильна и решительна. Кошкин знал это, оттого не посмел навязываться. Чего теперь-то уж? Ирина была врачом, как-никак, повидала в жизни еще поболе Кошкина. Она не бедная, запуганная сиротка, чтобы глупостей натворить. Кошкин постоял еще, рассеянно глядя ей вслед, и лишь когда фигурка Ирины скрылась из виду окончательно, тряхнул головой да нетвердо направился к крыльцу.

И не знал, что вечер еще лишь начинался.

Повернув ключ в замочной скважине, Кошкин сообразил, что дверь заперта лишь на один оборот. Не на два. Сердце его пропустило удар, а потом пустилось вскачь. Видя в мыслях лишь глаза Светланы, уже почти что слыша ласковый голос да шорох ее юбок, Кошкин распахнул дверь, ворвался в служебную квартиру, широким шагом преодолел коридор почти наполовину. Здесь было темно, но позади, у дверей, и правда стоял кто-то:

– Светлана! – боясь верить себе, позвал Кошкин.

Тотчас обернулся было – да не успел.

Быстрым движением сзади, через голову, ему на шею накинули удавку.

Кошкин еще видел перед собою печальные глаза Светланы, когда плотный ремешок молниеносно и туго затянулся на его шее, напрочь выкидывая из головы все мысли, кроме одной – жить. Кошкин скреб пальцами по собственной шее, в кровь царапая ее, пытаясь подцепить ремешок – без толку. Будто оглушенный, он не слышал и не понимал толком ничего – но видел, все еще видел ее глаза и ее красивое строгое лицо. Светлана взирала на него печально и спокойно. Помочь ему она не могла. Или не хотела.

Скорее всего – не хотела… ибо других причин ей бездействовать, оставаясь в Петербурге, несмотря на их уговор да фальшивые ее слезы, он не видел!

Кошкин обозлился. Рассвирепел мгновенно и страшно – бешено зарычал и в последнем отчаянном рывке повернул голову максимально вправо. Едва-едва, но это позволило глотнуть воздуха. Дальше, на автомате, Кошкин завел руку за спину и придержал голову своего душителя – а затылком в тот же миг нанес сильный удар ему в лицо. Что-то хрустнуло – очевидно, попал в нос, и удавка заметно ослабилась. Злой как черт, не теряя времени, Кошкин развернулся к нему полностью да лбом ударил в лицо вторично. Тот охнул и завалился в угол, весь залитый собственной кровью. Кошкин отпрянул. Только теперь и смог перевести дыхание. В голове гудело, перед глазами стояла красная пелена, но Кошкин жадно, глубоко, хоть и через боль, дышал и все еще не мог понять – освободился или нет?

И будто под дых его ударили, когда он сообразил: на нападавшем полицейская форма. Да и лицо того самого парня из полицейской стражи, что помогал ему нынче в доме Аглаи.

Видя, что тот пытается встать, Кошкин привычно хлопнул себя по бедру – но кобура оказалась пустой. Он сдал оружие Образцову. Впрочем, Кошкина то еще более разозлило: схватив за основание хозяйкину вазу – хрустальную, тяжеленную – он в ярости занес ее над головой предателя и ей-богу убил бы…

– Прости! Прости, Степан! – тот корчился на полу и пытался защититься. – Образцов велел… не то грозился под суд отдать за то, что не вмешался, когда ты его в наручники заковал. А у меня дети малые, по миру пойдут…

Кошкин опомнился. Тяжело дыша, опустил вазу. Только теперь взгляд и наткнулся на веревку, связанную как для висельника, что болталась под потолком в дальнем темном углу. Для него болталась. Горло заболело с новой силой, и тотчас стало очевидным, почему Образцов его не арестовал. Должен был – но не арестовал. Арестованным-то Кошкин тоже много рассказать мог. Только мертвые молчат.

Приказ об аресте Кошкина, верно, лежал уж подписанный задним числом. А может и рапорт тоже лежал: о том, как Кошкин злодейски сбежал из-под ареста, добрался до квартиры и здесь не справился с муками совести. Вздернулся.

И новыми красками заиграл вопрос о такой очевидной прежде смерти Петухова, который тоже слишком много знал. Кошкин бросился к предателю и грубо приподнял за шиворот:

– С Петуховым ты в ту ночь пил?! – заорал он тому лицо. – Отвечай!

– С Петуховым… Ей-богу, нет! Я же и вовсе не пью… я слышал, что с Образцовым он в бане парился перед тем как… там и набрался до зеленых чертей.