Никакого марьяжу тут в помине не было, об этом упоминал в донесении и Симеон Теодорский, епископ Псковский, имевший перед этим душевную беседу с великим князем и великой княгиней. Собственно, вся вина Андрея Гаврилыча заключалась в том, что он сумел подружиться с Екатериной Алексеевной. Сам цесаревич по нескольку раз на дню посылал остроумного лакея на половину своей супруги с записками или маленькими подарками, и тот возвращался с любезными ответами. Между собой венценосные супруги даже придумали что-то типа игры, в которой они были отцом и матерью, а Андрюшу считали своим любимым сыночком. Камергер Шкурин неоднократно упрашивал свою госпожу прекратить опасную игру, но та не видела на то причин. Подумаешь, слова, она ведь его не «милым другом», а «сынком» величала. Не в силах поверить, что повода для ревности нет, и слухи вздор, Степан третировал беспомощного перед ним соперника, лупя того почем зря. К слову, порка еще не пытка. А до настоящей пытки дело не дошло. Не могло дойти. Во время пытки устами подследственного говорит пытка. Это Степан давно постиг и с Ушаковым спорил чуть ли не до драки. Если посильнее нажать на подозреваемого, пальцы раздробить, ребра крюком вырвать, так он тебе и в греховной связи с божьей матерью, охальник, сознается. Не желая подставлять под удар Фредерику, Степан не применял к проклятым лакеям серьезных методов дознания. Тем не менее на случай, если бы кто-нибудь из них все же хотя бы одним словом намекнул на вину цесаревны, Шешковский заранее решил, что, якобы забывшись, усилит пытку, так чтобы подследственный скончался на месте. В этом случае ему останется либо договориться с писарем, либо втихую отравить последнего после допроса. Пузырек с верным ядом был приобретен им по случаю, но вот ни разу еще не применялся. К слову, если бы вдруг до Шувалова дошел слух, что один из его следователей неосторожно превысил пытку, что привело к гибели подследственного, тот, скорее всего, замял бы дело. Мало ли внешне здоровых и сильных мужей помирают в расцвете лет. На все воля Божья. В случае же явной вины экзекутора полагалось наказать оного рублем, обидно отчитать перед строем, да хоть бы и высечь приказал, за Фредерику он и не такое бы претерпел. Впрочем, сравнили тоже, что мог сделать с провинившимся следователем правдоруб Андрей Иванович, того и не снилось хлипкому рядом со своими предшественниками Ромодановским и Ушаковым Шувалову.

Андрей Чернышев хоть и страдал телесно, но, как и следовало ожидать, никого не выдал и ни в чем не признался. Молчал и Захар Чернышев – старший из братьев. Да и остальные… По правилам полагалось закрыть дело, но Шешковский медлил, куда полетят голуби, выпусти он их из клетки? Ясное дело, домой они полетят. К ней полетят. Нет уж, крепость в столице большая, всем места хватит.

Избив в последний раз не смеющего ответить ему Андрея, Степан отправился посмотреть в ясные очи Фредерики, что та скажет в свое оправдание? Но… маленькая принцесса, сделавшись женой наследника престола, еще не научилась врать, во всяком случае, беседуя с ней о бывших лакеях ее супруга, он был готов снова рухнуть перед цесаревной на колени, в который уже раз моля ее о прощении и любви. Чистая голубица, она горевала оттого, что из-за ее глупых игр теперь страдают невинные люди. Да, она относилась к Чернышевым с понятной нежностью, когда все время вокруг тебя находятся одни и те же лица, невозможно не испытывать к ним вообще никаких чувств. Екатерина дружила с княжной Гагариной, Матреной Балк и Марией Долгорукой, на самом деле теперь следовало говорить княгиней Марией Грузинской. Последняя хоть и перестала быть фрейлиной цесаревны, но больше жила при дворе, нежели у себя дома. Кроме них, Екатерина Алексеевна очень привязалась к взятой на место Айдархан бурятке Айсе, она любила слушать забавные истории, которыми тешил благородную публику Левушка Нарышкин[90], и часто во время конных прогулок скакала наперегонки с Сергеем Салтыковым. И при этом ненавидела чету Чоглоковых, откровенно презирала злобную, вечно удрученную изменами своего супруга Екатерину Ивановну Шувалову. А чего он, собственно, ожидал? Двор походил на большую семью с многочисленными бабушками, дедушками, дядюшками, тетушками, кузинами, племянниками и разной иной родней седьмая вода на киселе. Это он, мечтатель, привык думать о Фредерике, как о заключенной в башне с драконом принцессе, она же что ни день была на виду, в окружении придворных, некоторых из которых она, по доброте душевной, считала своими друзьями.

Вопреки прогнозам, корь скоро прошла, так что на Масленой цесаревна выздоровела, но была еще слаба. Оттого Александр Шувалов предложил императрице, и та тут же издала указ, согласно которому великокняжеская чета не должна была получать никаких сведений о происходящем в городе или при дворе, дабы не волновать лишний раз еще не совсем здоровую Екатерину Алексеевну. Собственно, идею подал Шешковский, опасавшийся, что в следующую их встречу Фредерика, пользуясь своей женской властью, заставит его признаться в местонахождении бывших лакеев.

Приказ исполнялся не особенно строго, и согласно донесению, легшему на стол начальника Тайной канцелярии чуть ли не сразу же после объявления монаршей воли, фрейлина Екатерины княжна Гагарина осмелилась нарушить запрет, сообщив цесаревне о гибели князя Репнина[91], которого заставили больным командовать отправляемым в Богемию корпусом. Он должен был помочь императрице-королеве Марии-Терезии, но Репнин добрался до Богемии и вскоре помер там, как доподлинно знала Гагарина, «от расстройства чувств». На самом деле организм не смог справиться и с хворью, и с суровым зимним путешествием и элементарно не выдержал.

Дарье Алексеевне Гагариной было предписано сделать суровое внушение, но Шешковский просто поговорил с ней, выяснив много любопытных подробностей из жизни Фредерики. В частности, удалось узнать, что находящаяся на заметке у Тайной канцелярии княгиня Грузинская прочит цесаревне великое будущее, неоднократно заикаясь о том, что готова пожертвовать всем и даже собственной жизнью ради счастья и благополучия дражайшей Екатерины Алексеевны. Возможно, это была обыкновенная похвальба, но отчего-то Дарья была уверена, что Мария говорит чистую правду, от нее же Шешковский узнал, что по большому секрету Грузинская неоднократно признавалась в своей ненависти к Елизавете Петровне. В частности, она пеняла государыне на то, что ее любимая Екатерина Алексеевна живет точно в тюрьме, за ней постоянно следят, она обязана отчитываться за каждую копейку, не смеет даже слово кому-либо сказать, коли на то нет высочайшего одобрения гнусной Чоглоковой. И еще:

– Фрейлина Екатерины Алексеевны, Полина Самохина, очень странная барышня, – приглушив голос до шепота, сообщила на ухо следователю Дарья Алексеевна. – Я, конечно, не в восторге от поведения ее сестренки, сбежала неизвестно с кем, ну да она уже наказана, но Полина… – Гагарина закатила глаза.