– Кошелеву, – помог Апраксин.

– Ну да, Кошелеву, хотя последняя, скорее всего, вообще не замешана. А все равно следить. Бестужев клянется, что при дворе как минимум одна злодейка, и что задание у нее от французского короля уничтожить великую княгиню Екатерину Алексеевну, во как. Слышь, Шешковский, ты наш разговор, сделай милость, Александру Ивановичу в деталях перескажи, пусть со своей стороны тоже за девками этими пронаблюдает, и если хотя бы слабая зацепка, сразу в крепость.

Престарелый Ушаков сам ратовал за сближение своего самого талантливого ученика Шешковского с Шуваловым: «Вот уйду я, кто делами станет заниматься? На Алексашку надежды нет, свернет, подлец, с верной дороги, а так ты при нем, будешь мою политику проводить, авось и вытянешь Канцелярию тайных дел как крестьянин воз из болота».

Всех обидчиков Шешковского Ушаков выловил практически в неделю после обнаружения на постоялом дворе следователя. Допросил и, подвергнув суровой порке, без всяких возражений принял в штат, поставив под командование Степана. Офицер со шрамом на следующий день после перевода из полка повесился, двое ринулись в бега, но были с позором возвращены, пороты кнутом и, лишившись дворянского достоинства, отправились на каторгу, один остался при конторе в качестве экзекутора, и еще один умудрился в неделю допиться до смерти. В общем, Ушаков остался верен себе и своим принципам. Все так или иначе получили по заслугам.

Осенью 1745 года Шешковскому пришлось спешно сниматься с места и лететь в Ропшу, где накануне чуть было не произошла трагедия, лошади понесли великую княгиню, в результате чего карета, в которой находились Екатерина Алексеевна и фрейлина Матрена Балк[85], разбилась в щепу, на счастье, обе женщины остались невредимыми. Явившись на место, Шешковский в компании своего денщика малоросса Богдана осмотрел все, что осталось от экипажа, посетил конюшню, где тщательно просеял между пальцами овес, и уже собирался допросить конюхов, как легкой, почти танцующей походкой в конюшню вошла сама цесаревна.

– Уверена, что наши люди тут ни при чем, – с ходу вступилась она за прислугу, – вы ведь собираетесь расследовать этот глупый дело?

Шешковский склонился перед великой княгиней.

– Я понимаю, это есть ваша служба, но уверяю вас, с лошадьми такое бывает. На Ивана Купалу мой Звездочка вдруг погнала так, что я чуть шею себе не сломила. Одно счастье, что я сидела на мужской манер. А если бы ехала боком… Ой-ля-ля, как говорят наши французские актерки.

– В канцелярии ничего не известно об этом случае? – Шешковский робко поднял глаза на Екатерину Алексеевну, как же она была хороша! Черные, буквально смоляные волосы лились из-под зеленой бархатной шляпки свободным волнистым потоком, лицо выглядело загорелым и румяным, глаза сверкали. Со дня их последней встречи, когда несчастная принцесса Фредерика едва оправилась после болезни и выглядела заморенным ребенком, великая княгиня теперь олицетворяла здоровье, силу и ослепительную грацию. Молодая и прекрасная, она каждый день по нескольку часов скакала на коне, дралась с учителем фехтования на шпагах, по вечерам, когда в Ропшинском дворце устраивались балы, танцевала до упаду. Рядом с пышущей здоровьем Екатериной ее муж казался нелепым заморышем.

– Постойте, а я знать вас! – Екатерина весело расхохоталась, ввергнув молодого человека в краску. – Это не вы ли меня зимой в снегу изваляли?! Признавайтесь?!

Шешковский хлопнулся на колени, но теперь уже перепугалась цесаревна.

– Полноте, господин хороший, как вас там, простите, запамятовала. Сюда ведь, не ровен час, придет кто-нибудь, что они тогда о нас с вами сказать?

Шешковский поспешно поднялся, смахнув прилипшие к чулкам соломинки.

– Мое имя Степан Шешковский, и я…

– Обещались быть моей тенью и защищать меня от… не помню уже каких врагов. А потом исчезли, точно в воду канули? И где теперь ваша защита? И где помощь? Тоже мне рыцарь… – Ее уста обвиняли Степана, а озорные глаза метали развеселые искорки.

– Так я и охраняю, – опешил Шешковский. – С того дня почитай и хожу за вами и всех, кто хоть слово худое скажет, ловлю и к ответу призываю.

– Вы ходить за мной?! – не поверила Екатерина. – Но отчего же я ни разу больше не видеть вас?

– Оттого мы и Тайная канцелярия, чтобы все время рядом быть, но на пятки не наступать.

– Вот как? А мой маменька выслать из России, – вдруг поникла Екатерина Алексеевна, – я даже написать ей не могу. Тоже ваша работа?

– Это не моя, – смутился Степан, – она письма писала неосторожные королю Фридриху. Я их видел…

– Да, мне говорили. Очень глупо. Мы все могли пострадать, – Екатерина прикусила губу, – я рада, что мама не в крепости, а у себя дома. Вы знаете, она ведь мне тоже подарок оставила. Пятьдесят тысяч долгу. Ума не приложу, как теперь отдавать? Ну да как-нибудь выкручусь.

За разговором они вышли в сад, было видно, что великая княгиня считает Ропшу одной из своих любимых резиденций. Во всяком случае она знала каждую тропинку в саду, могла рассказывать о кустах роз и акациях, о гротах и беседках так, словно жила здесь всю жизнь. Одним из любимых занятий в Ропше являлась рыбалка, причем в пруду рыба была приучена подниматься на поверхность, когда с берега звонили в колокольчик, это очень смешило Екатерину. Вместе со Степаном, точно молодая пара, они чинно прошлись вдоль самодельного пруда, позвякивая в колокольчик и подсчитывая неповоротливых рыб. Сама Екатерина любила рыбачить, уплывая в лодке так далеко, как это только было возможно. Любила она и охотиться на уток, и просто скакать по полям, по лугам, радуясь кратковременной свободе.

Весело и непринужденно цесаревна расспрашивала своего темного рыцаря о его службе, изумляясь, с какой ловкостью он распутывал несложные заговоры, как быстро добивался оправдания оболганных, выискивая истинных виновников. Видя, что великая княгиня вполне всем довольна и следователь ее не утомляет, присматривающая за ней статс-дама Чоглокова только пару раз приглашала ее отведать выставленных в саду угощений. Впервые в жизни Степан пробовал апельсиновое желе, отдыхая душой рядом с прекраснейшей из женщин и мечтая только об одном – чтобы такие встречи происходили чаще.

В своем отчете Ушакову он сообщил, что не обнаружил никакой отравы, которую могли бы подложить лошадям, дабы они взбесились. Но, сообщив о недавнем происшествии с любимой кобылкой цесаревны, высказал предположение, что оба случая уж больно похожи, рекомендуя заменить конюхов, дополнительно поинтересовавшись, не следует ли принять спешных мер в отношении двух находящихся на подозрении дам, ибо обе они ныне в свите великой княгини.

Конюхи были спешно заменены, в отношении Долгорукой и Кошелевой все оставалось по-прежнему. Тем более что, по словам камергера цесаревны Тимофея Евреинова, Долгорукая была просватана за писаного красавца князя грузинского[86], а стало быть, скоро ей и так придется покидать свиту великой княгини.