— Можете не благодарить, — он смотрит в моё распалённое волнением лицо, склоняет голову набок и одаривает теперь уже самоуверенной улыбкой. Я пытаюсь скрыть эмоции, одолевшие меня в этот миг, чтобы не дать ни грамма понять ему, насколько его обаяние на меня воздействует.

— Не нужно, господин Кан, я не согласна.

— Я не спрашиваю, уже завтра начнутся судебные тяжбы, и вам придётся потрудиться. Вы же не будете заставлять ребёнка бегать за вами по кабинетам и долгими часами ждать под дверью, пока вы не заполните оставшиеся документы?

Я раскрываю губы, чтобы высказать доводы, но понимаю, что у меня их нет, он и в этот раз прав. И Габоре сейчас не до Кери.

Совершу ли я ошибку, приняв такую услугу? Возможно. Но я не могу сейчас рисковать и спешно нанимать человека с улицы для малышки.

— Хорошо, господин Кан, — опускаю взгляд.

Фоэрт удивлённо изгибает бровь, будто действительно изумлён моему ответу, ведь он законник, маг, который просчитывает все ходы наперёд, только вот в глазах такие искренние огоньки, и мне известно, насколько они опасны для меня.

Каким-то образом он будто считывает мои мысли, неуловимым движением обхватывает мой затылок и ловит губы своим ртом. Горячим и страстным. Его требовательный и голодный поцелуй захватывает, заставляет мгновенно окунуться в пучину с головой, так несправедливо он появился именно сейчас в моей жизни, ведь всё должно быть наоборот, все отвернулись от меня, и он тоже должен… Ведь должен же?! Но почему вместо того, чтобы избегать встречи с той, которая была всего лишь случайностью на один раз, он встает на пути и не даёт уйти? Для чего? Ради своего развлечения или любопытства? Того и другого? Но мы с Кери не игрушки, которыми можно поиграться и выбросить.

Я глухо стону, когда Кан прикусывает губы и начинает терзать их так, что в животе немеет. Я должна это остановить, но мысли утопают в новой волне будоражащего до оглушительного взрыва желания.

— Ты… — просачивается его приглушённый голос в этот безумный водоворот. — Ты не доверяешь мне? Так? Я хочу…хочу, чтобы ты мне… доверилась.

— Не уверена, что мне хватит на это сил… господин Кан, — казалось, еще немного, и лишусь чувств. Зачем он так говорит, будто действительно это его заботит? На глазах проступает горячая влага от болезненной досады.

Кан проходится ладонями по моей спине, притягивая к себе, заставляя прижаться к его рельефной твёрдой груди, заставляет тонуть в его объятьях и задохнуться собственными чувствами, заставляет прикоснуться к нему, забраться под рубашку и провести ладонями по раскалённым тугим мышцам живота. Это желание настолько острое, что меня начинает лихорадить.

— Разгуливать перед магом голышом — чистая провокация, так что суд будет на моей стороне, если захотите подать на меня жалобу, — пробормотал он, едва касаясь чувственным ртом моих губ. — Иди ко мне, — Кан неожиданно тянет меня в сторону, я не сразу понимаю, что безоговорочно позволила себя увести обратно в ванную комнату, а когда опомнилась, уже поздно — Кан посадил меня на столешницу, раздвинул колени, устроился между моих ног, захватывая губы в поцелуе, не дав мне возмущенно выдохнуть. Я не знаю, что это, что меня буквально бросает в пламя этого мужчины, но не нужно повторять ещё одной ошибки, мне бы насущные исправить.

Я бы могла разозлиться на подобные слова, но, боже, как же они звучали соблазнительно! Мои руки сами обхватили его шею и замерли, в полной растерянности от собственного действия, в ожидании последующей реакции Фоэрта. Он прижался губами к моим губам, опаляя мучительно-медленным и дразнящим поцелуем, а затем отстранился и посмотрел на меня, скрывая за полуприкрытыми веками хищный взгляд.

— Великолепно, — прошептал он так, будто бы получил наслаждение от глотка редкого вина, заставляя содрогнуться всем телом.

Кан вновь склонился ко мне, овладевая истерзанными припухшими губами. На этот раз он не сдерживается, жадно посасывает мой язык, крепко сжимает бёдра одной рукой и нежно поглаживает шею большим пальцем второй.

— Скажи, ты часто думала обо мне? Как мы целуемся… вот так?

Я мотнула головой, нет, я не буду поддаваться, не буду признаваться и буду молчать. Пусть и не думает, что вот так запросто вытянет из меня ответ, какой бы своей проклятой магией он ни пользовался.

— Так и знал, что часто. Ты мне… часто снилась, снилось, как сжимаю твою попку…

Его рука с лёгкостью протиснулась между мной и столешницей, сжала полушарие. Он рывком притянул меня на край, ещё ближе к себе, к своему твёрдому стволу, вызывая прилив крови к щекам, пока его губы обжигали медленными чувственными поцелуями, которые одновременно и опьяняли, и успокаивали, усыпляя окончательно бдительность.

Боже, опомнись, Адалин!

Я лихорадочно ищу в голове из последних сил, как вырваться из этого огня, который делал со мной что-то ужасно преступное.

— И… — продолжил он, не прекращая своё коварство, — ласкать твою грудь, вот так… — на короткий миг кажется, что меня подбросило куда-то ввысь, когда его губы скользят вниз и захватывают самую вершинку, показавшуюся из-под спустившегося на пояс полотенца. По телу льётся сладкое удовольствие. И за него я ухватываюсь как за спасительный берег. По телу расползаются мурашки, когда горячее дыхание касается увлажненной поцелуем нежной кожи вершинки. С ужасом запоздало осознаю, что меня отделяет от его рук и губ всего лишь одно полотенце. Кан не настаивает, но продолжает говорить: — …Как целую эти нежные губы, которые будят самые порочные желания…

Снова обрушивается на мои губы, мучительно-сладко терзает их, скользит языком вглубь, вызывая щекочущее желание в глубине живота. Я чувствовала, как горячая твёрдость пульсировала между моих бёдер, и мне хотелось, чтобы он оказался во мне… Паника бьёт тревогу, чувствую, как это сламливает меня, пробуждает и губит.

— Кажется, — шепчу сквозь пелену, — кажется, вы кое-то забыли, господин Кан, — мой собственный голос звучит как чужой для меня, слишком слабый и жалкий. Судорожно выдыхая, хватаясь пальцами за край полотенца, другой рукой — за край холодной столешницы.

Кан поднимает на меня затуманенный, совершенно опьяненный взгляд.

— Вы же сами говорили, чтобы я забыла…

Тёмные брови на красивом лице мужчины хмурятся.

— Не помните? — я усмехаюсь, но выходит как-то горько. — Тогда, поздним вечером, у Габоры, вы поцеловали меня, а на следующий день сказали, чтобы я забыла об этом. Хотите сказать, что вы уже определились?

Хочу напомнить и о Паулине Лансет, но вовремя прикусываю себе язык, тогда это будет выглядеть как ревность. А я не ревную, это исключено. Мне должно быть безразлично, ведь так?

Его плечи напрягаются, а взгляд тяжелеет. Он делает вдох и отстраняется, упираясь руками в столешницу по обе стороны от меня.

Фоэрт Кан