Кроме того, даже вырвавшееся на свободу полевое соединение русских двинулось бы очень медленно — все по тем же осенним хлябям, что и в прошлом году, когда оно шло к Смоленску. На дворе-то октябрь! И уж конечно, Владислав не постеснялся бы нанести Шеину арьергардный удар, который мог бы закончиться чем угодно, вплоть до полного разгрома отступающих. Опираясь на собственные укрепления, Шеин мог отбиться от атаки польской тяжелой кавалерии, в чистом поле — вряд ли.

Наше время нашло для подобных ситуаций удачное название: «тактическое окружение». А деблокировать Шеина со стороны русской столицы правительство и командование русскими вооруженными силами, стоит повторить, не торопилось. Да по большому счету и не очень могло — на безлюдье, лишенное возможности создать новый ударный кулак. Москва собирала новое полевое соединение, призвав на бранное поле героя времен Смуты, уже не юного князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Армия собиралась в дорогу очень медленно, можно сказать, в час по чайной ложке. Но все-таки помимо безлюдья было еще правительственное безволие, повлекшее печальные последствия.

Так ошибался ли Шеин, стоя на месте?

Или ошибка была сделана не им, под Смоленском, а кем-то в Москве?..

Тем временем Владислав попробовал развить наступление на восток.

Тот же неоднократно битый Гонсевский попытался отомстить за свои поражения: вышел за Дорогобуж, к Вязьме, но там не отличился ничем, помимо разграбления окрестностей. Пока Шеин сидел у Владислава в тылу, движение сколько-нибудь серьезными силами в восточном направлении могло закончиться тяжелым поражением поляков. Для блокады русской армии и одновременного ведения масштабных операций под Вязьмой и дальше, в сторону Можайска, у короля явно не хватало сил.

Но уж русские полки Владислав держал в смертельном объятии крепко. В лагере Шеина начался голод. На землю опустилась зима с ее морозами. Как писал классик русской истории Сергей Михайлович Соловьев, иностранцы на русской службе «не привыкли сносить голод и холод, как привыкли к тому русские»{101}. Иноземные наемники, на бесхлебье и безденежье, стали требовать от Шеина капитуляции; таким образом, теперь враг появился в собственном лагере воеводы.

Михаил Борисович, спасая гибнущую армию, вынужденно заключил с поляками соглашение о капитуляции. Он сдавал тяжелую артиллерию и боеприпасы, но хотя бы получил право вывести еще остававшиеся под его командованием войска. Более того, русский полководец выторговал право отступить, сохранив оружие и выведя из кольца врагов 12 артиллерийских орудий. К нему Владислав проявил уважение, сочтя Шеина врагом, как минимум, отважным.

16 февраля 1634 года Михаил Борисович подписал капитуляцию.

У шеинского соглашения имелось два позорных аспекта. Речь идет не о потере осадных пушек и не об утрате ценного имущества в осадном лагере. Дело в другом. Проходя мимо неприятельских войск, русские ратники должны были преклонить знамена. Это — срам, который взял на себя, на честь свою, на душу свою Михаил Борисович. Кроме того, он оставлял на попечение поляков и литвинов около двух тысяч раненых. Излечившись, они должны были вернуться домой. Но ведь по большому счету их оставление на волю победителя — такой же срам, если не больший.

Итог: в военно-политическом смысле пусть не катастрофа, но тяжелое военное поражение, на два десятилетия отсрочившее освобождение Смоленска. Иначе говоря, поражение стратегического уровня.

В нравственном смысле все сложнее. С одной стороны, склоненные знамена и оставленные раненые воины — грязное пятно на истории русского оружия.

С другой стороны…

С другой стороны, Шеин спас от неизбежной гибели или же от еще более позорного плена, уже безо всяких льготных условий и скорого возвращения домой, более восьми тысяч ратников — всё, что оставалось у него под командой к концу смоленской эпопеи. Он фактически принял на себя бесчестие, сохраняя тысячи жизней своих подчиненных.

Если задуматься, те молодые русские воины, кому в 1634 году под Смоленском было 17, 19, 20 или 25 лет, через два десятилетия вернутся сюда уже в возрасте зрелых мужчин и освободят город… Они сделают свое дело, пусть и с большой задержкой. Следовательно, у действий Шеина, о которых ни говорить, ни помнить не хочется, имелся смысл, раскрывшийся во всей своей полноте уже при следующем государе.

Так если бы Шеин бился до конца и в безнадежной борьбе положил своих людей, блюдя честь, лучше бы вышло? Или все-таки нет?

Совесть была у Михаила Борисовича. И здравый смысл.

Вокруг столь значительной фигуры в военной истории России, как боярин и воевода Шеин, давно ведется полемика. Ее ярким элементом стал широко известный текст Игоря Андреева, опубликованный на страницах журнала «Родина» в 1997 году{102} и являющийся продолжением дискуссии, которая началась еще в XIX столетии.

Игорь Андреев посвятил статью «делу» воеводы Михаила Шеина, казненного по обвинению в «измене» после разгрома его армии под Смоленском в 1634 году. Автор статьи в подробностях показал борьбу «придворных партий» у подножия шаткого еще престола новой династии. Не столько неудачи на поле боя, сколько интриги, по мнению Игоря Андреева, роковым образом привели старого полководца на плаху.

Но трактовка самого Шеина как полководца с определенным, притом ярко выраженным тактическим стилем вызывает возражения. Кем предстает перед читателем в статье Игоря Андреева этот воин? Заносчивый, упрямый старик, медлительный и нерасторопный в решающих схватках с неприятелем, пассивный, да к тому же еще подверженный необъяснимым приступам депрессии. Как только ему доверили войско? «Незадачливый Шеин… пребывал в полной растерянности… утратил последние проблески воли… никуда не годен для штурма (курсив мой. — Д. В.)» — такими характеристиками буквально пестрит статья Игоря Андреева.

Для военачальника подобного ранга, инкорпорированного в военную машину Московского царства, столь полное и безоговорочное «несоответствие занимаемой должности» — огромная редкость. Особенно если учесть громадный боевой опыт этого воеводы. И обвинения, выдвигаемые в адрес Михаила Шеина Игорем Андреевым, да и некоторыми исследователями до него, напоминают инструкции современных журналистов и блогеров «как воевать», сыплющиеся, словно из рога изобилия, на боевых генералов.

Задолго до Игоря Андреева в исторической литературе началась полемика по поводу того, был ли Шеин изменником и сколь велики его полководческие дарования.

Сергей Михайлович Соловьев видел причины тяжелого поражения под Смоленском в «несостоятельности русского войска в борьбе со шведами и поляками, по недостатку искусства ратного», а также в отсутствии необходимой поддержки из Москвы. Историк не находил в действиях воеводы измены, считая обвинения в его адрес плодом недовольства Шеиным со стороны «многих сильных людей» — то есть части служило-аристократической верхушки двора. Вместе с тем Соловьев цитировал Хронограф, где отмечается высокомерие и несдержанный нрав полководца, немало вредившие делу{103}.

Александр Николаевич Зерцалов напрочь отвергал боярские обвинения, выдвинутые против Шеина, и составил даже выборку приказных материалов,