плодовитостью, породили огромное количество ветвей и почти обособившихся самостоятельных семейств. Князья Ноготковы, Курлятевы, Горенские, Кашины, Долгорукие, Золотые, Серебряные, Репнины, Тростенские, Стригины, Телепневы, Туренины, Щепины, Щербатовы и, конечно же, Лыковы — все они Оболенские.

В один и тот же год на разных постах воинской, административной, судебной власти могло пребывать сразу несколько десятков разнообразных Оболенских. Притом некоторые из них оказывались на самом верху политической и военной иерархии русской элиты (сиживали в Боярской думе, водили в бой полки и целые армии); другие — на вторых ролях; а некоторые — в бесконечном отдалении от «центров принятия решений».

Борис Лыков относился к одной из младших ветвей старшей ветви Оболенских, как бы парадоксально это ни звучало. Иными словами, его персона во внутренней родовой иерархии Оболенских стояла намного выше среднего, но не на самом верху.

Основатель ветви Лыковых-Оболенских, князь Иван Оболенский Лыко, являлся крупным политическим и военным деятелем при Иване III, то есть на исходе XV столетия. Он был великолуцким и новгородским наместником, ездил с посольством к крымскому хану, неоднократно получал крупные воеводские должности в полевой армии{115}.

Другое дело — его многочисленные потомки. Они редко поднимались до уровня великого предка. Борис Михайлович приходился Ивану Лыко праправнуком{116}. Что же касается его отца, Михаила Юрьевича, то он ни в чем не равнялся своему прадеду. Можно сказать, князь Михаил Лыков-Оболенский «захудал» по сравнению с основателем его ветки Оболенских. Он упоминается документами на свадьбе удельного князя Владимира Андреевича Старицкого 1555 года, что не лучшая рекомендация для служилого аристократа при Иване IV{117}. Тот Старицких не любил и вогнал Владимира Андреевича во гроб… В 1560–1570-х годах Михаил Юрьевич получал воеводские должности, но не из числа ключевых. Например, сидел воеводой в маленьких Донкове, Новосиле и в еще менее значительном Копье и совсем уж незначительных ливонских крепостицах; занимался строительными делами в Солотче[34]; числился одним из воевод армии Магнуса Ливонского — марионеточного короля, покровительствуемого Иваном Грозным, получил пост первого воеводы Сторожевого полка (самого маленького) в небольшой армии, выставленной на юг после отхода Девлет-Гирея из-под Молодей в 1572-м, а вот в большой царской армии, вышедшей в поход на Ливонию, числился всего лишь воинским головой; позднее удостоился чина второго воеводы Передового полка в походе на Ливонию 1575 года и, уже в 1579-м, назначен был для такого же похода третьим воеводой в Сторожевой полк; не особенно удачно местничался с Л. А. Бутурлиным и Ф. В. Шереметевым. Пик его карьеры на воинской службе — пребывание в воеводах на Пернове[35]. Погиб 25 сентября 1579 года за Отечество при взятии крепости Сокол войсками Стефана Батория — тогда же, когда был убит и отец другого великого полководца, Михаила Борисовича Шеина{118}. В Боярской думе Михаил Юрьевич никогда ни в каких чинах не бывал.

Что в итоге?

А ничего значительного. Аристократ второго-третьего сорта. Ничем не прославлен, до по-настоящему крупных постов не дослужился. И все же — «родословный человек», ничем себя не опозоривший и передавший сыну по наследству право претендовать на… заметные, пусть и не очень высокие посты в силу «высокой крови» и незапятнанной чести родителя.

Родословие для Московского царства — платформа, от которой пускается в плавание жизни любой человек, принадлежащий, в силу рождения, к военно-политической элите России. Родословие — очень важно.

Но оно решало далеко не все.

В судьбе Бориса Михайловича родословие сыграло роль трамплина для прыжка на гораздо более высокий социальный уровень, чем тот, на котором находился отец. Два других фактора позволили этот прыжок осуществить.

Во-первых, его тактический талант, то есть талант полководца.

Во-вторых, его женитьба на гораздо более знатной, чем он сам, даме — Анастасии Никитичне Романовой-Юрьевой, родной сестре будущего патриарха Филарета, а во второй половине 1580-х и в 1590-х годах — Федора Никитича Романова-Юрьева, лидера придворной «партии», сосредоточенной вокруг семейства Романовых. Сыну Федора Никитича, будущему царю Михаилу Федоровичу, она приходилась теткой. Следовательно, князь Борис Михайлович Лыков вошел в придворный круг высшего уровня и оказался накрепко связан с Романовыми как в их падении, так и в их возвышении.

Когда состоялась свадьба, неизвестно. Скорее всего, в 1605-м или 1606 году. В 1601-м Анастасия Никитична девицею отправилась по воле царя Бориса Федоровича в ссылку. Провела на Белоозере, вдалеке от Москвы, около года, а потом по милости царской вернулась. Жила под Юрьевом-Польским, в одной из вотчин Романовых, тихо, незаметно. Мог тогда на ней жениться Лыков? Сомнительно. Вряд ли монарх подарил бы роду своих врагов разрешение плодиться и размножаться… В 1605-м Годуновы пали, на престол взошел Лжедмитрий I, а он благоволил и остаткам семейства Романовых, и князю Борису Лыкову.

Итак, скорее всего, 1605-й или 1606-й.

Притом допустить подобный брак Романовы могли только в том случае, если и в прежние времена князь Лыков проявлял особенное рвение, особенную преданность в отношении их рода. Иначе говоря, был прочно с ними связан — как младший союзник или ценный «клиент», покровительствуемый высоким «патроном».

Дополнительные аргументы в пользу того, что Лыков входил в близкое окружение великого рода Романовых, имеются.

Специалист по истории местничества Юрий Моисеевич Эскин рассказывает о большой местнической тяжбе с Лыковыми следующее: «В 1602 г. Д. М. Пожарский бил челом на князя Б. М. Лыкова. Мать последнего получила пост верховой боярыни при царице Марии Григорьевне, а мать Пожарского — пост верховой боярыни при царевне Ксении Борисовне. Верховые боярыни — главные статс-дамы — обычно выбирались из знатных почтенных вдов. Пожарский, явно по наущению матери, требовал назначения ее к царице, что считалось „выше“. Он заявлял, что ряд его предков занимал более высокие места, чем предки Б. М. Лыкова-Оболенского, однако это было большим „допущением“ — Оболенские давно сидели в Думе, а знатные и чиновные однородцы Пожарских — Ромодановские, Ряполовские, Палецкие, Татевы, Тулуповы и др. — действительно „по лествице“ (по родословию. — Д. В.) формально были младше Пожарских, но являлись им слишком отдаленной родней. Дело это сохранилось в записи 1609 г., когда возобновилось при царе Василии Шуйском»{119}. Разбирательство продолжалось несколько месяцев, с сентября 1602-го по январь 1603 года{120}. Ни при Борисе Годунове, ни при Василии Шуйском тяжба «вершена», то есть закончена не была. Победитель в ней не определился. Она посеяла неприязнь между двумя великими, может быть, величайшими русскими полководцами начала XVII века. Печально…

Эскин считал, что местническую распрю «срежиссировал» сам государь Борис Федорович. Князья Оболенские-Лыковы имели прочные связи с аристократической «партией» Романовых — Захарьиных — Юрьевых, враждебной Годунову. Вот суть! По мнению Эскина, с помощью лояльных Пожарских царь убирал с политической доски не вполне лояльных Лыковых: «Лыков в 1609 г. рассказывал любившему всякие доносы, сплетни и прочие „ушничества“ царю