небольшой конторки, ни шпагу в ножнах (оружие, которое Наполеон сохранит даже на борту «Беллерофонта» и вплоть до Св. Елены), ни знаменитую фетровую треуголку, которую он носил чуть ли не до лета. Утром 3-го, незадолго до рассвета, самка бежит по императорской лодыжке, затем по бедру, открытому из-за сильной жары; она ориентируется по температуре тела и выделению углекислого газа; клопиха готовится к новой трапезе, вслепую и без удовольствия. За несколько часов до того она отложила в углубление матраса десяток яиц. Дойдя до укромного места рядом с тем, где она кусала прошлой ночью, под бедром, в подколенной ямке, она протыкает кожу хоботком с двумя трубочками, одна — чтобы сосать кровь, другая — впрыскивать антикоагулянт и анестетик. Она втягивает миллилитр теплой крови. И не замечает рефлекторного движения императорской руки, зудящей от вчерашнего укуса; не осознает движения пальцев, которые невольно давят ее всмятку; она ощущает, как лопается ее телесная оболочка и кровь, которую она только что всосала, размазывается по коже спящего, ей больно — почти так же больно, как при спаривании, когда протыкают живот; она не воспринимает смерть, не воспринимает конец ощущений, горячего, холодного, теплого; не воспринимает Ясный Свет, она растворяется в бессознательном; не воспринимает нового зачатия в Колесе и возрождения в другом теле, это только миг в цикле последовательных существований.

ПЕСНЯ

Фульк Валер де Коэкс схвачен с оружием в руках 22 нивоза II года Республики неподалеку от своего имения, замка Бретиньоль-сюр-Мер, после короткой стычки в местечке под названием Ла-Шез-Жиро, вместе с тремя десятками крестьян. Он пытался прорваться к войску Франсуа Шаретта, недавно победившему в сражении при Сан-Фюльжане.

Ему только что исполнилось двадцать. Вандеец ранен в бедро, республиканцы думают прикончить его на месте, у него на счету двенадцать убитых и столько же раненых, но храбрость Коэкса и его юный возраст вызывают невольное уважение: офицер синих смотрит в упор; Коэкс бледен, вот-вот потеряет сознание, но стоит прямо, хотя и опираясь на единственную здоровую ногу. У него красивое лицо с правильными чертами, тонкие, очень темные брови и кроткий вид, который не вяжется с нешуточной ловкостью во владении оружием. Жалко резать мальчишку. Отправьте-ка его в Нант — там его все равно повесят либо вынесут кишки сквозным пушечным залпом. Отправьте-ка его в Нант со всей его пехотой. Сначала перережьте двум-трем глотки, да спустите им кровь, как свиньям, прямо на дорогу, — остальные попритихнут. Ну, в путь.

Быть по сему. Четверо крестьян еще корчатся на земле, истекая кровью, когда повозка трогается с места. День тряски до Нанта с остановкой в Ла-Рош. Теряя сознание от боли, Фульк де Коэкс лежит на дне фургона, который мучительно долго тянет по ухабам пара огромных бретонских лошадей, серых, как гранит. По прибытии в Нант он едва жив; мятежников отправляют на бывший кофейный склад, превращенный в тюрьму; а их славного предводителя Коэкса — в камеру тюрьмы Буффе. Как ни странно, застенок, который Коэкс представлял себе набитым людьми, пуст. Его размещают в камере на втором этаже, довольно светлой; соломенная циновка свежа и не сильно воняет. Оказавшись внутри, Коэкс теряет сознание; он бледен как полотно. Потеря крови. Ему оказывают помощь. Сменяют повязку на бедре, корпию и бинты. Страшная боль. Фульк недоумевает, почему тюремщики так милостивы к нему. Разве не суждено ему вскоре умереть? Но ему приносят похлебку. Что за нужда? Мало того, его навещает дочь тюремщика. Она примерно его ровесница. У нее родинка на щеке и зеленые глаза. Недавно плакала, глаза покраснели, словно ей трудно смотреть. Фульк ест принесенную похлебку: «Отчего тюрьма пуста? — спрашивает он. — Что, недостало христиан заполнить остроги? Где мои товарищи?» — «Товарищей ваших отвели на кофейный склад, сударь». — «А как зовется эта тюрьма, прекрасная охранница?» — «Башня Буффе, сударь». — «Самая знатная в Нанте! Далеко разнеслась ее печальная слава. Отчего я не погиб с клинком в руке! Какое бесчестье!» — «О, не говорите так, сударь. Тюрьма, где вы находитесь, — очень важная тюрьма.

Великий страх внушает она людям».

В глазах у молодой женщины что-то дрожит, их зелень как будто светлеет, она смотрит поверх Фулька, куда-то мимо него, судорожно сжимает руки. Фульк де Коэкс рассматривает ее платье с потемневшим подгибом подола, запятнанный фартук, короткий серый чепец, деревянные сабо с вырезанными цветами. Он представляет себе тонкую лодыжку, крошечную ножку, узкую талию; и протягивает несколько су, благодарит за суп. «О, не стоит благодарности. Не за что». Потом приходит отец-тюремщик: «Что, опять глазки строит? Зря старается! Помирают ведь ухажеры, все как один! Раз — и на том свете!»

Девушка закрывает рот ладонью, чтобы не всхлипнуть, ее рыдание беззвучно.

Тюремщик улыбается. Может, и сегодня вечером… Или завтра… Не понимает, значит, маркизик, отчего тюрьмы пусты? Фульк с болью наблюдает, как потешается низкий человек, как он рад унизить дворянина. С каждым злорадным выкриком у тюремщика шевелится заячья губа. Коэкс чувствует себя зверем, травимым для забавы. Или псом, издыхающим на соломе на глазах у людей.

«Вот загоним сотню-две роялистов на старую шаланду, — говорит тюремщик. — Сбросим всех скопом вниз, на самое дно, свяжем крепко друг с другом, руки перевьем веревками. И дождемся ночи… А потом затопим посудину. Как начнет лить вода, из трюма несутся первые вопли ужаса.

И слышно, как вы деретесь, отрываете друг дружке руки-ноги, пытаясь расцепиться, бьетесь головой о деревянную переборку. А мы смотрим, как по Луаре идет рябь, как на черной глади лопаются пузыри, — и конец всему».

У юной тюремщицы бездонные глаза, в них бездны ужаса. Накануне она видела длинные связки обреченных — их гнали к Луаре. Луна и мертвенный блеск на широкой реке… Пузатая деревянная шаланда, груженная людьми, уходит в сторону Трентему, останавливается посредине русла, пройдя оконечность острова, кренится набок, замирает, после проваливается в текучий мрак.

Фульк представляет, как задыхается в ледяной тьме, связанный руками с соседом, с трудом сдерживает слезы. Тюремщик покидает камеру. Его дочь тоже. Они уносят свечу. Фульк ворочается на соломе, хочет зарыться в нее, закопаться — как мышь в нору.

«Я принесла вам белье, сударь».

Фульк де Коэкс внезапно осознает, что уже утро, серый рассвет чертит на полу камеры силуэт оконной решетки. Он все же заснул. «Спасибо, — говорит он. — И еще принесите напиться, прошу вас. Еды и питья». Дочь тюремщика все так же мила, и взгляд у нее так же зелен, он цвета Луары, цвета океана, цвета листвы. Фульк улыбается ей, смотрит в