над головами в черном хороводе. Крики их похожи были на скрипы старой двери заброшенного дома.

Все притихли и глядели на них. На лицах — испуг. О чем вещают вороны? Теперь я точно знала ответ.

Яромир потянул меня со двора, прикрикнул на товарищей, и те кое-как выстроились в процессию. Зазвучали гусли и песня затянулась, фальшивая и скомканная. И совсем не веселая, как полагается.

Через все село мы двинулись к берёзовой роще. А я все глядела под ноги, ничего вокруг не замечая. Не слышала песен и не пела сама, не отвечала на редкие поздравления селян. Только отзвуки вороньих голосов все ещё звенели в ушах, звенели громче, чем все прочее.

Обряд проходил как в тумане. Казалось, я лишь наблюдаю со стороны. Смотрю один из тех снов, где стоишь беспомощно, понимаешь, что все это неправильно, но ничего не можешь сделать.

Старейшина вознёс молитву богам и попросил благословения. Я покорно вторила ему, а смысл слов ускользал, будто на чужом языке говорили. Потом мы коснулись ладонями старой березы по разные стороны, трижды обошли ее и завязали по ленте на низкие раскидистые ветви, увешанные потускневшими от времени кусками клятв прежних поколений.

После Доброгост повел нас на капище, вознести требы богам. На жертвенный камень возложили кисель и мед, плошки с коливом и блины. Снова старейшина запел молитвы. Связал наши руки широкой алой лентой и приказал обойти круг богов. Под хриплые невнятные напевы мы обошли деревянные идолы и вернулись к камню. Тогда старейшина подал нам чашу с медом и мы отпили по очереди из его рук.

Обряд был почти завершён.

Яромир склонился ко мне и поцеловал, придерживая за плечо свободной рукой. Долго целовал, но не настойчиво на этот раз, нежно. А когда отстранился, на губах осталась улыбка — впервые за этот день. Так улыбаются, когда получили то, что давно хотели. Самодовольно. С превосходством.

— Видишь, Огниша, — прошептал он, — я исполнил обещание. А твоя нечисть — нет. Подумай, кому из нас следует верить?

Я придвинулась к нему чуть ближе и тихо, чтобы старейшина не услышал, с улыбкой ответила:

— Он обещал, что твоя мать умрет первой.

Яр отпрянул, на его лице на миг отразилась ненависть, но он быстро взял себя в руки. Сверкнул холодным взглядом и до боли сжал руку.

А я и не поморщилась. Сама испугалась своих слов и того, что они в душе вызвали. Ведь на самом деле не желала я никому смерти. Что же тогда это за чувство пульсировало в груди, чёрное и холодное, о котором я прежде не подозревала?

С капища к дому мы шли во главе колонны. Связанные лентой руки держали перед собой. Длинные концы яркой ленты развевались на ветру как знамя и символ, как доказательство для всех вокруг и нас самих, что теперь наши судьбы сплетены и тела связаны.

У богатой избы сотника, украшенной цветами и лентами, нас встречали родители с караваем в руках. Отец, седой однорукий воин, сдержанно улыбался сквозь бороду. Должно быть, поддерживал сына в его решении, а может, ему было все равно. Строгая хмурая мать глядела с осуждением и неприязнью и даже не пыталась это скрыть. Наверно, верила всему, что говорили обо мне в селе, или же просто считала, что сын мог бы найти кого-то побогаче.

Я не стала улыбаться им. Мне было все равно. Сегодня невеста могла грустить хоть до самой ночи, и я не собиралась отказывать себе в этом праве.

Мы низко поклонились родителям, развязали ленту и только потянулись к караваю, как поднялся ветер, зашумел листьями. А в небе над селом показались черные птицы, посланницы Морены.

Позади зашептались.

— Дурной знак. Ох, чую, жди беды…

— Это она беду накликала, как пить дать.

Вороны как по чьей-то указке облетели двор с дикими криками и расселись, хлопая крыльями, на крышу, на обмотанные тканью жерди и столбы.

В тишине прозвучало зловещее:

— Скоро смерть в этот дом придет.

Яромир бросил злобный взгляд за спину, проревел:

— Дайте мне лук!

Кто-то из домашней челяди торопливо исполнил приказ. Яр под осуждающий ропот друзей вытянул стрелу из колчана, натянул тетиву.

— Поганые птицы! — выплюнул он и разжал пальцы.

Стрела рассекла воздух с тихим шелестом и вонзилась в грудь сидящей на коньке вороне. Та кубарем покатилась вниз по скату и шмякнулась о землю, а следом медленно опустились оброненные черные перья.

Птицы в испуге заметались над двором. Яромир зло ухмыльнулся и наложил новую стрелу. А я отступила на шаг.

Страшно. Страшно и холодно.

Слезы текли по щекам, пока он безжалостно убивал птиц. Запрятанный глубоко голос пробился сквозь слои обязательств и обещаний, долга и здравого смысла.

Нет.

Не хочу всего этого. Не смогу стерпеть, как говорила матушка. Не смогу.

Здесь ждёт меня только пустое, безрадостное будущее с жестоким человеком. Насмешки и упрёки. Долгие осуждающие взгляды в спину. Каждый день слышать снова и снова, что должна быть благодарна за жизнь, которую не просила, за милость, в которой не нуждаюсь. Ради чего? Ради матушки, которая выторговала мной себе избу поудобнее? Ради предков, которые завещали продолжать род? Ради сыра и свежего хлеба на столе и дорогих украшений?

Ещё одна черная тушка рухнула вниз. А птицы почему-то не улетали, только били крыльями и пронзительно кричали. Уже весь двор был завален мертвыми птицами, но Яромир все продолжал стрелять по ним.

И тогда я зажмурилась. Решилась. И побежала.

Я протолкалась через толпу приглашенной родни и друзей, что с открытыми ртами и застывшим на лице изумлением глядели, как птицы падают одна за другой. Они не сразу сообразили, что происходит, а потом вслед полетели крики. Угрозы.

Я бежала по тропе мимо построек и людей и шептала:

— Навьи духи, если вы слышите меня, если понимаете, помогите! Задержите людей, не дайте им остановить меня!

Шептала почти не надеясь, что это сработает, однако повеяло привычным холодом, и он сгустился за спиной, как в тот раз при пожаре. Не было времени думать и удивляться, только бежать.

Ничего вокруг я не различала, видела только лес впереди, мрачный и темный. Он примет меня, и никто не посмеет последовать за мной. Нужно только добраться…

Сквозь оглушительный шум в ушах и дикий грохот сердца я вдруг поняла, что топот позади отдалился. Встречные люди разбегались в стороны, и никто не пытался мне помешать. Надежда поселилась внутри, надежда, что это безумие увенчается успехом.

Мне было все равно, что за жизнь ждёт впереди.